Ванечка и любовь - Микита Франко Страница 3

Я, делать нечего, сел и открыл крышку инструмента. Принципиально сыграл первые ноты «Похоронного марша».

- Я отличаю Шопена от Бетховена, - заметил Лев.

- А я нет, - издевательски ухмыльнулся я, за что сразу получил по шее. Как он только дотянулся с кресла?

Я сыграл ему «Лунную сонату», «К Элизе», «Сонату №5», после чего выдохся и сказал:

- Да у Бетховена нет столько композиций, чтобы их хватило на три часа.

- Да ладно? – деланно удивился Лев. – У одного из самых плодовитых композиторов в мире?

- Ну, я же их все не знаю.

- Можешь повторяться.

Я тяжко вздохнул и, прежде чем снова опустить пальцы на клавиши, всё-таки спросил:

- За что ты меня наказываешь хотя бы скажи.

Лев принялся загибать пальцы:

- За то, что бегал по гаражам, хотя знаешь, что хозяевам это не нравится. За то, что в итоге сломал крышу. За мои потерянные нервные клетки, пока я выслушивал эту женщину. И за то, что кидался грязью в людей.

- А про грязь ты с чего взял?

- Грязные руки.

- Мало ли почему, - буркнул я.

Лев вздохнул:

- В конце концов, ты нарушил уговор.

- Какой?

- Мы договаривались, что ты будешь хорошим человеком.

- А чё, есть какой-то закон, что хороший человек по гаражам не бегает?

- Про гаражи – не знаю, а вот грязью кидаться в людей и правда нехорошо.

- Так я же не в людей. Я в девчонок.

Лев вопросительно приподнял бровь, и я поправился:

- Ну, в смысле, не во всех людей…

- Кидаться грязью только в определённый вид людей – шовинизм.

- Так чё, лучше всё-таки во всех?

Лев махнул рукой:

- Ещё два с половиной часа. Продолжай.

Я продолжил. Сыграл ему «Сонату №5», а потом снова «Сонату №5», и ещё раз «Сонату №5», и так множество раз подряд, пока спустя час он не сказал, что ему надоело и пошёл я к чёрту.

[2]

На следующий день я навалял Банзаю. А он навалял мне. Потом сидели на бордюре, стряхивая с себя пыль после драки, и Банзай спросил:

- А если честно, с кем ты живёшь?

- Я же тебе говорил.

- Нет, я серьёзно.

- Я тебе серьёзно говорил.

- Мама сказала, что ты врёшь.

- Вот у мамы своей и спрашивай, раз она такая умная, - с раздражением ответил я, и сплюнул – чтобы подчеркнуть, что я действительно серьёзен. Деловито плюющиеся люди всегда производят серьёзное впечатление.

Я поднялся и пошёл в сторону дома – в три часа начиналось занятие у Зои Григорьевны и мне нужно было взять свою дурацкую «музыкальную» папку: с нотами, учебником, музыкальными дисками и прочей чепухой.

Банзай медленно поплёлся за мной, канюча:

- Ну, мне же ты можешь сказать правду-у-у, я же твой дру-у-уг, я никому не расскажу-у-у…

Если бы я действительно хотел что-то скрыть, я бы ни за что не стал делиться этим с Банзаем по дружбе. Ничего по-настоящему важного ему не рассказываю – он не поймёт.

Поднялись на наш второй этаж, я в дверь позвонил, а Банзай сказал, что снаружи подождёт. Но нам Слава открыл, а он такой типа весь приветливый, сразу сказал, мол, заходите оба, чего ты будешь стоять в подъезде один.

Ну, мы зашли вдвоём, и пока я искал папку в своей комнате, Банзай разглядывал прихожую, дверь, стены, часы, Славу, чёрт знает, что ещё, но очень внимательно и с интересом – я наблюдал за ним из комнаты боковым зрением.

Потом он сказал Славе:

- А Батон рассказывает всем, что вы гей.

- Кто?

- Гей.

- Нет, кто такой Батон?

Банзай кивнул на меня. Я специально начал делать вид, что не могу найти учебник, чтобы послушать, во что выльется этот разговор.

Слава обернулся и спросил:

- Почему ты Батон?

- Потому что я спёр батон из супермаркета, а остальные пацаны зассали, - усмехнулся я.

- Что-то не помню в твоём криминальном списке батона.

- Да ты не в курсе, - пожал я плечами. – Никто не заметил, а мы его сразу сожрали.

Я вытащил с полки учебник и вернулся в коридор – обуваться.

- Задержись, пожалуйста, - попросил Слава. – Надо поговорить.

Завязав шнурки на кедах, я поднялся и многозначительно посмотрел на Банзая: мол, уйди. И Слава на него посмотрел, ожидая того же самого. Но тот стоял, вообще не врубаясь, что ему следует выйти.

Пришлось сказать прямо:

- Свали.

- А-а-а-а, - по-идиотски протянул он и вышел за дверь.

Я посмотрел на Славу, уверенный, что сейчас меня начнут отчитывать за воровство. Поэтому тут же начал оправдываться:

- Это было два года назад. Даже по закону есть понятие «срок давности преступления»…

- Ты правда не понимаешь, насколько всё серьёзно? – перебил меня Слава.

- Всего лишь батон…

- Я про то, что ты всем рассказываешь про нашу семью.

- А зачем скрывать такую хорошую семью?

- Наверное, затем, чтобы тебя не забрали, не держали в полицейском участке на допросах, не заставляли по десять раз раздеваться в медицинских кабинетах, проверяя, вдруг мы тебя насиловали – а я клянусь, тебе не понравится, как это проверяют. Ну и, по итогу, допрошенного и униженного не отправили обратно в детский дом, где насилуют уже по-настоящему.

Это не Слава сказал. Он не способен сказать ничего такого – это был Лев, незаметно оказавшийся возле него. Видимо, всё это время подслушивал из соседней комнаты.

Я криво улыбнулся в ответ на эту речь, чтобы не показывать, что меня это немного сбило с толку. Ну, только немного.

- Не убедило? – спросил Лев.

- Нет.

Он кивнул:

- Хорошо. Твои проблемы.

Я перевёл взгляд на Славу – мол, можно уже идти? Тот тоже кивнул.

Я вышел, Банзай ждал у подъезда. Спросил, о чём разговаривали. Я ответил:

- Да так…

И мы пошли до музыкалки, там разминулись – я на урок к Зое Григорьевне, а Банзай спрятался за школой, чтобы покурить.

Я не учился в музыкальной школе, как другие дети, а ходил туда на индивидуальные занятия по пианино и сольфеджо. Поэтому мне не полагались ни