Ирина Карнаухова - Повесть о дружных Страница 31

К полудню девушки-комсомолки забрались на крыльцо, украсили его еловыми ветками, флажками.

Елена Павловна собрала класс у себя, еще раз всех осмотрела, поправила галстуки, пригладила вихры, пришила пуговицу к рубахе Саши и организованно, строем, повела ребят в читальню.

В избе уже было полно народу. Сидели плечом к плечу, толпились у дверей, стояли у окон.

За столом президиума сидели Иван Евдокимович, тетя Дуня, Власьевна, Марья Дмитриевна.

Дружные пробрались вперед и столпились в правом углу.

Левый угол был отделен пестрой ситцевой занавесочкой. Тане очень хотелось заглянуть туда, но Миша сказал внушительно:

- Дядя Егор сказал: "Кто туда полезет, с тем будет серьезный разговор!"

Заседание началось.

Прежде всего Иван Евдокимович сказал речь.

Говорила Марья Дмитриевна. Потом Иван Евдокимович начал отчитываться о работе колхоза.

Таня его не слушала. Во-первых, она еще плохо разбиралась в нектарах, центнерах, суперфосфатах, а главное,- очень боялась, что забудет стихотворение, и, зажав уши, повторяла его громким шепотом, пока Иван Евдокимович, сердито обернувшись, не спросил:

- Кто это там бубнит сзади? Мешаете!

Таня испуганно замолчала, а тут началось интересное: стали премировать лучших работников.

Иван Евдокимович вставал, вызывал к столу ударника, читал ему постановление правления, пожимал руку и выдавал премию. Все кругом хлопали, а награжденный кланялся, и всем было приятно.

Тете Дуне дали материи на платье, Власьевне - новые валенки, Паше Кашиной - калоши, блестящие, лакированные.

Потом Марья Дмитриевна от имени школы похвалила Галину Владимировну и Марью Петровну и подарила им по флакону духов.

- Всё? - спросила она Ивана Евдокимовича.

- Нет, не всё,- ответил он, пригладил усы и вдруг подмигнул Тане.- Не всё!

- Колхозники! - сказал он.- У нас ведь и еще кто-то хорошо поработал. Вот избу-читальню наладил, ноле после жатвы прибрал, на молотьбе помогал,Иван Евдокимович усмехнулся,- тете Дуне воды в кадушки натаскал, в школе книги починил...

Колхозники стали посмеиваться, поглядывать в угол на ребят.

Но Иван Евдокимович сказал серьезно:

- Никогда ребята так ладно, так дружно нам не помогали. За это спасибо сказать надо Лене Павловне!

- Не зря их "дружными" прозвали,- вставила тетя Дуня.

Леночка встала, красная, голову опустила и давай крутить оборочку на платье, давай крутить. А тут все захлопали, и ребята стали так бить в ладоши, что у Тани в ушах зазвенело. Миша еще и ногами топал.

- И за это правление колхоза постановило премировать Лену Павловну поросеночком. Завтра можете пойти и на свиноферме получить.

Тут еще больше все захлопали, а Власьевна вдруг подняла руку:

- Дозволь мне сказать, Иван Евдокимович.

- Говори, говори, Афанасья Власьевна.

Власьевна поправила платок на голове, одернула кофту и пристально посмотрела на колхозников.

- Милые мои,- сказала она негромко,- хочу я сказать, что много трудов вы приняли, много слез пролили, и не думайте, что этого никто не видит. Вся Россия это видит... И в трудах не только ребята, а и мы, старики, дружные стали, сроднились мы, и нам теперь друг без друга никак невозможно. Правду я говорю?

- Правду, правду,- зашумели женщины,- правду, Афанасьюшка.

Потом начался концерт.

Миша играл на баяне. Таня говорила стихи. Петька в трусах и майке делал необычайные упражнения: стоял на голове, ходил на руках.

А Миша в это время зачем-то ушел из читальни.

Потом Манька стала петь. Таня даже удивилась: неужели это Манька?

Вытянулась девочка, как березка, и глаза раскрыла, а глаза у нее оказались зеленые, и волосы как-то сами пригладились, а голос-то, голос! И звенит, и вьется, и серебром рассыпается, и плачет...

Поет она про одинокую рябинку и про дуб, что на том берегу реки, а в избе тихо-тихо стало, и тетя Дуня уже лицо прячет в новую материю, да и Власьевна призадумалась.

Кончила Манька. До чего же ласково на нее все смотрят! Тане немножко завидно.

- Ну и ну! - говорит Иван Евдокимович Лене.- Ребята у тебя - красота! А вот эту певунью учить надо.

- Да ведь некому ее учить, Иван Евдокимович!

- Что значит "некому"! - сердится Иван Евдокимович.- У нас некому, в городе есть кому. В город ее пошлем, а война кончится,- мы и у себя такую школу заведем, музыкальную, что ли. Не в одном ведь нашем колхозе такие ребята есть, верно, и в "Заветах Ильича" и в "Заре" найдутся. Собьем несколько колхозов, такую школу и откроем.

- Хорошо бы! - вздыхает Лена.

- А ты не сомневайся, все у нас будет, дай только врага добить!

Тут Таня с Нюрой начали украинский танец.

Как только повернулась Таня к публике, так начал народ смеяться. Таня танцует старательно, а сама думает: "Чего это они смеются?"

А Нюра шепчет: "Ус! Ус!"

Схватилась Таня за лицо,- а у нее только один ус торчит! А другой на полу валяется.

Но Таня не растерялась; взяла и второй ус оторвала!

Тут Власьевна начала в такт подхлопывать, девушки за ней, и стало Тане так легко, так весело танцевать, будто ноги сами ходят!

Но вдруг ворвался в избу Миша и закричал диким голосом:

- Скорее, скорее, Иван Евдокимыч! Звонили из района. Сейчас!

И Иван Евдокимович, как молоденький, сорвался с места и отдернул занавесочку; там стоял новенький ящик, блестя тугими лакированными боками.

- Радио! - ахнула Таня.

- Радио! Радио! - зашумели девушки.

- Тише! - крикнул Иван Евдокимович и опустил рычажок...

Всей стране

И по всей избе разнесся голос, подняв людей на ноги. Тот самый голос, который звучал спокойно и уверенно в самое страшное время, когда города пылали огнем, тянулись на восток заводы и люди, и каждый день приносил тяжелые вести с фронта.

Когда на Запад день и ночь, день и ночь неслись поезда, когда раненые дети наполняли больницы, когда дымилась в скирдах спелая рожь, когда скот ревел по лесам и люди собственными руками взрывали плоды своих тяжелых и радостных трудов...

Тогда он уверенно успокоил всех. В тот страшный час от имени великой партии он твердо обещал победу. И вот теперь он говорил всей стране, всему миру, и тете Дуне, и Марушке, Власьевне, Анисье, ребятам,- что обещание выполнено.

"Почему они плачут? - думает Леночка.- Оплакивают ли своих сыновей, которые не дождались этого часа, вспоминают ли свой великий труд, болящие плечи, бессонные ночи, мозоли на ладонях, пустые щи в горшках, непосильную тяжесть на женских и девичьих плечах?"

Нет, это не те слезы. Те горбят плечи и выжигают морщины на щеках.

А тут люди стоят выпрямившись гордо и смотрят вперед, и ясные, радостные слезы тихо текут по зарумянившимся лицам.

А страна делит труды между бойцами на фронте и ими, простыми женщинами из маленькой деревни.

"Навсегда войдут в историю беспримерные трудовые подвиги советских женщин и нашей славной молодежи, вынесших на своих плечах основную тяжесть труда на фабриках и заводах, в колхозах и совхозах. Во имя чести и независимости Родины советские женщины, юноши и девушки проявляют доблесть и геройство на фронте труда. Они оказались достойными своих отцов и сыновей, мужей и братьев, защищающих Родину от немецко-фашистских извергов".

И все увидели, что они не стоят в стороне сочувствующими зрителями, а вместе со всей страной день и ночь куют победу.

"...Отныне и навсегда наша земля свободна от гитлеровской нечисти. Теперь за Красной Армией остаётся её последняя заключительная миссия... добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы".

"Да, да, над Берлином! - думает Таня.- Тимофей Иванович въедет в него на своем боевом коне, и папа, и Андрей, и Сашин отец, и Нюрин брат пройдут по фашистской земле".

"Да здравствует наша великая Родина! Смерть немецко-фашистским захватчикам!"

И стекла зазвенели в избе от шума. Так хлопали загрубевшими ладонями, так стучали тяжелыми сапогами...

И тут Галина Владимировна взмахнула рукой, и девушки без слов поняли ее. И зазвенела песня, единственно нужная сейчас:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек,

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗИМА

Стужа

Зима.

Снег толстым, плотным слоем покрыл всю землю: поля, лесные поляны, деревенскую улицу, речки. Он так глубок, что торчат только верхушки заборов и частоколов. Он засыпает избы до самых окон, наваливается на крыши, сугробами вползает на крыльцо.

Только кое-где его белоснежную поверхность бороздят утоптанные тропинки - к школе, к колодцу, к сельпо, к правлению колхоза.

Оступись, сверни на шаг в сторону - и сразу провалишься по колено, а то и по пояс. Попробуй выберись!

Ночью зимние ветры раскачивают деревья в лесу, сбрасывают с еловых лап тяжелые пласты снега, налетают на деревню и гудят-гудят, и воют в трубах.

На стеклах переплетаются ледяные пальмы и папоротники, и нужно долго дышать и дуть в одно место, чтобы растопить проталинку, прильнуть к ней одним глазом и увидеть, что делается в мире.