Зоя Воскресенская - Сердце матери Страница 39

- И одет-то по-чудному, - рассматривала его старушка, - сам в летнем, а на голову и ноги уже зимнее напялил.

- По погоде, бабушка, и оделся, - ответил доктор. - Видишь, снег с дождем перемешался, ни зима, ни осень. Плащ мне в самую пору.

По раскисшей дороге вдоль железнодорожного полотна шла колонна арестованных. Люди с трудом вытаскивали ноги из густой грязи.

- И сколько их гонют! - пригорюнилась бабка. - Почитай, уже три года на каторгу людей гонют, и конца-краю не видать.

- Всю Россию на каторгу не угонишь, - вырвалось у Левицкого.

- Вот-вот, и я говорю - не угонют. Моего внучка Павлушку тоже угнали. "Ладно, - сказал он на прощанье, - придет опять пятый год, так мы им покажем".

По вагону шел жандарм, придерживая рукой шашку. Он посматривал по сторонам, прислушивался к глухому ропоту людей.

- Правильно говоришь, мать, - ответил доктор, завидев жандарма. - Царю надо воздать должное. Верой и правдой служить надо, - сказал и поперхнулся, словно что-то несвежее проглотил.

Жандарм с почтением посмотрел на солидную фигуру мужчины, окинул подозрительным взглядом старую женщину.

- А я-то думала, что ты настоящий человек, а ты вон кто! - плюнула бабка в сторону Левицкого и пересела на другую скамейку, продолжая ворчать. - Ты и стоишь-то, наверно, из почтения к жандармам, всю дорогу навытяжку. Вернется мой Павлушка с каторги, мы вам покажем...

Левицкий сморщился, как от боли, но промолчал.

Поезд подходил к московскому вокзалу.

На площади доктор вскочил в трамвай. Осмотрелся и с облегчением вздохнул: все места были заняты. Можно постоять. Ухватился за ремень и стоял, раскачиваясь из стороны в сторону. Сидящий рядом студент, взглянув на осанистую бороду и усы солидного господина, встал с места:

- Садитесь, пожалуйста.

- Спасибо, я сейчас выхожу. - Левицкий недружелюбным взглядом окинул студента.

На первой остановке сошел и, подняв воротник плаща, с осторожкой зашагал по скользкому тротуару.

В гостях у Ульяновых сидит Григорий Степанович. Самовар на столе допевает свою песенку, в окна шлепаются мокрые комья снега и тяжело сползают вниз по стеклу.

Анна Ильинична угощает гостя чаем, Мария Александровна в кресле-качалке, закутанная пледом, зябко поеживается. Углы комнаты, обставленной тяжелой хозяйской мебелью, тонут в полумраке.

- Уж я и счет потеряла, сколько раз мы после Симбирска переезжали с места на место, - рассказывает Мария Александровна.

Анна Ильинична сняла эти две небольшие комнаты в меблирашках на Божедомке в октябре 1908 года. Предстояла большая и важная работа по изданию книги Владимира Ильича. Нужно было затеряться в большой Москве, поменьше встречаться с людьми, чтобы не привлечь внимания полиции, не поставить под удар книгу, которую все с таким нетерпением ждали.

Но близкие друзья находили их и здесь. Григорий Степанович - земляк, из Симбирска. Работает сейчас в Саратове. Был рабочий паренек - Гриша, но за эти годы успел закончить техническое училище, поработать агентом "Искры", быть хозяином подпольной партийной типографии, познакомиться с тюрьмой, бежать за границу и там, не теряя даром времени, сдать экстерном экзамен за технологический институт.

- Я сейчас важная персона, - смеется Григорий Степанович, - получил место баулейтера - производителя работ в крупной немецкой фирме, строю трубочный завод под Саратовом. В кабинете у меня теле фон, сейф, к которому никакие специалисты из полиции не смогут подобрать ключ. Есть где хранить нелегальную литературу.

Григорий Степанович расправил свои роскошные усы и помотал головой, чтобы освободить шею от высокого, туго накрахмаленного воротничка.

- Вот к этой штуке, - показал на воротничок, - никак привыкнуть не могу.

Высокий, синеглазый, с гладко выбритым подбородком, одетый в модный темный костюм, он никак не походил на потомственного рабочего, и, уж конечно, никакой жандармский глаз не смог бы в нем заподозрить большевика.

Сидели и вспоминали симбирские годы, волжские просторы.

- Самую главную новость я припас на закуску, - сказал Григорий Степанович. - Я еду в Париж, к Владимиру Ильичу.

- Вы увидите Володюшку! - всплеснула руками Мария Александровна.

- Да, меня посылают наши посоветоваться с Владимиром Ильичем, как быть с меньшевиками. Туманят они мозги рабочим, сами ни во что хорошее не верят, зовут приспосабливаться к царским законам, придумывают разные учения, доказывают, что революция погибла. А у нас знаний не хватает, чтобы разбить их доводы.

- Да, здесь нужно сильное оружие против всех этих лжеучений, которые выросли как ядовитые грибы, - ответила Анна Ильинична. - И Владимир Ильич отлично это знает. Он написал книгу по философии. Она очень поможет всем нам положить конец путанице и блужданиям в рабочем движении. - Анна Ильинична вздохнула. - Рукопись этой книги Владимир Ильич уже отправил в Москву, и вот она где-то задержалась. А может быть, попала в руки полиции?

- Вы не рассказывайте Владимиру Ильичу о моей болезни, - предупредила Мария Александровна, - не тревожьте его. Скажите, что чувствую себя хорошо, не болею. Присмотритесь, как они там живут, не нуждаются ли в чем.

- А о московских делах передайте Владимиру Ильичу следующее... сказала Анна Ильинична.

- Я пойду к себе, отдохну, вы занимайтесь своими делами.

Анна Ильинична провела мать в спальню, усадила ее в кресле, закутала больные ноги пледом.

Разговор Анны Ильиничны с Григорием Степановичем прервал звонок в передней.

Григорий Степанович вынул из жилетного кармана визитную карточку баулейтера фирмы "Вейсман и К°" и положил на стол.

Анна Ильинична пошла открывать дверь.

- Здравствуйте, доктор, - приветствовала она Левицкого. - Как вы кстати, мамочка себя очень плохо чувствует.

Вячеслав Александрович снял шапку, плащ и беспомощно посмотрел на ботики.

- Вам подать стул? - спросила Анна Ильинична доктора.

- Нет, нет. Если разрешите, я останусь в ботиках. Мне трудно нагибаться.

Левицкому не было еще и сорока лет, и Анна Ильинична посмотрела на него с сожалением.

- Познакомьтесь, - сказала она и провела его в комнату.

Григорий Степанович пододвинул доктору стул. Анна Ильинична налила стакан крепкого чаю.

- Присаживайтесь, - пригласила она Вячеслава Александровича.

- Благодарю. Я с детства привык к "а-ля фуршет" - пить чай стоя, пошутил доктор, искоса посмотрел на визитную карточку, перевел взгляд на фетровую шляпу Григория Степановича. - Вредная шляпа, - сказал он резко.

- Вы как доктор полагаете, что в шляпе ходить сейчас не по сезону? любезно откликнулся Григорий Степанович. - Но я по делам фирмы еду за границу, а там меховых шапок не носят.

- Разрешите, я пройду к больной, - сказал Вячеслав Александрович.

Присутствие Григория Степановича, которого доктор принял за немца, его обеспокоило.

Анна Ильинична открыла дверь в спальню.

- Здравствуйте! Какие жалобы? - нарочито громко сказал доктор, чтобы не выдать себя за старого знакомого перед немцем.

Он тщательно прикрыл дверь.

- Здравствуйте, дорогой Вячеслав Александрович. Как давно я вас не видела и как вы кстати пришли!

- Я вам привез клад, драгоценности, - прошептал Вячеслав Александрович, наклонившись к Марии Александровне.

- Какой клад? Откуда? - несказанно удивилась она.

- От Владимира Ильича.

- От Володюшки? Вы его видели?

- Шесть лет назад в Цюрихе. Я тогда ездил во Францию изучать шляпное производство и завернул к нему. Видите ли, русский фетр делают с применением ртути. Масса отравлений среди рабочих, а во Франции нашли новый метод... Но об этом после. Сядьте, пожалуйста, спиной ко мне.

Мария Александровна, все еще недоумевая, поднялась с кресла, плед соскользнул с колен и свалился на пол.

- Не беспокойтесь, я подниму плед через пять минут. А пока я должен снять пиджак.

Мария Александровна недоумевала: что это случилось с Вячеславом Александровичем, обычно таким серьезным и простым? Его чудачества сегодня были непонятны.

- Я еще тогда, в Цюрихе, сказал Владимиру Ильичу, чтобы он располагал мною, и вот я счастлив доложить, что он оказал мне высокое доверие...

Вячеслав Александрович снял пиджак. Грудь его была тщательно забинтована по всем правилам медицины.

Доктор стал разматывать бинты и снимать с себя листы рукописи, которые осторожно укладывал на стол.

- Ну, теперь смотрите, - сказал он торжественно, освободившись от последнего листка и надев пиджак. - Теперь я и плед могу поднять.

Мария Александровна повернулась, увидела пачку листов, прочитала на верхнем листе: "Материализм и эмпириокритицизм".

- Володюшкина рукопись по философии! Вы не представляете себе, как мы волновались за ее судьбу! И Володюшка отчаянное письмо прислал. Беспокоится - неужели пропала рукопись, плод работы многих месяцев? Единственный экземпляр. Ведь это действительно драгоценность. Великое спасибо вам, дорогой Вячеслав Александрович! - Мария Александровна обняла доктора и расцеловала его по-матерински в щеки.