Готфрид Бюргер - Удивительные путешествия барона Мюнхгаузена Страница 4

Два дня подряд я гонялся за зайцем. Собака моя все вновь и вновь выгоняла его, но мне никак не удавалось точно прицелиться. В колдовство я не верю - никогда не был подвержен суевериям, слишком много диковинного я для этого пережил. На этот раз, однако, моих пяти чувств было явно недостаточно. Наконец заяц подвернулся так близко, что я мог выстрелить в него. Заяц упал, и что вы думаете я тогда обнаружил? Под брюхом у моего зайца было четыре лапы, а на спине - четыре других. Когда две нижние пары уставали, то заяц мой, как ловкий пловец, умеющий плавать и на животе и на спине, переворачивался, и тогда обе новые пары несли его вперед с еще большей быстротой.

Никогда после не пришлось мне встречать такого зайца, да и этот не попался бы мне, не обладай моя собака такими совершенствами. Это животное настолько превосходило всех представительниц своего рода, что я не задумываясь присоединил бы к ее кличке эпитет "Единственная", если бы принадлежавшая мне борзая не оспаривала у нее эту честь.

Эта собака отличалась не столько своим сложением, сколько необычайной быстротой бега. Если бы вам, милостивые государи, пришлось видеть ее, вы были бы несомненно восхищены и не удивлялись бы тому, что я так любил ее и столь часто с ней охотился. Ей пришлось, служа мне, бегать так быстро, так часто и подолгу, что она стерла себе лапы почти по самое брюхо, поэтому в последние годы ее жизни я мог пользоваться ею только как таксой-ищейкой. Но она и в этой роли прослужила мне еще не один год.

В свое время, еще в бытность ее борзой - кстати сказать, она была сукой, - она погналась за зайцем, который показался мне необычайно толстым. Мне было жаль моей собаки: она должна была скоро ощениться, но старалась бежать с такой же быстротой, как всегда. Мне удавалось следовать за ней верхом только на очень большом расстоянии. Внезапно я услышал лай, словно лаяла целая свора, но при этом такой слабый и нежный, что я никак не мог сообразить, в чем дело. Когда я приблизился, глазам моим представилось подлинное чудо.

Зайчиха на бегу произвела на свет зайчат, а сука моя ощенилась! К тому же зайчат было ровно столько же, сколько и щенят. Подчиняясь инстинкту, зайчата пустились наутек, а щенки не только погнались за ними, но и поймали. Таким образом, к концу охоты у меня оказалось шесть зайцев и шесть собак, хоть я и начал охоту с одной-единственной собакой.

Об этой замечательной собаке я вспоминаю с таким же удовольствием, как и о чудесном литовском коне, которому цены не было. Он достался мне благодаря случаю, предоставившему возможность показать свое искусство наездника и заслужить немалую славу.

Я гостил однажды в роскошном поместье графа Пржобовского в Литве и остался в парадном покое за чайным столом в обществе дам в то время, как мужчины спустились во двор посмотреть молодого чистокровного коня, только что доставленного с конского завода.

Внезапно со двора донесся крик о помощи.

Я сбежал по лестнице и увидел коня, который, взбесившись, вел себя так необузданно, что никто не осмеливался ни подойти к нему, ни вскочить на него.

Самые смелые и решительные наездники толпились вокруг в смущении и растерянности.

На всех лицах отразился испуг, когда я одним прыжком вскочил на коня и этим неожиданным маневром не только его напугал, но и полностью покорил и усмирил, пустив в ход все свое искусство наездника. Чтобы продемонстрировать перед дамами это искусство и при этом не обеспокоить их, я принудил коня вместе со мной прыгнуть через одно из открытых окон в столовую. Здесь я несколько раз то шагом, то рысью, то галопом прогарцевал по комнате и в конце концов заставил коня вскочить на чайный стол и продемонстрировать здесь в миниатюре все тонкости высшей школы верховой езды, которые вызвали восхищение всех присутствовавших дам. Моя лошадка проделала все так изящно и ловко, что не разбила ни одной чашки. Все это вызвало ко мне горячие симпатии как дам, так и самого графа, который с присущей ему учтивостью попросил меня принять молодого коня от него в подарок и завоевать на нем победу и славу в походе против турок, который должен был вскоре начаться под предводительством графа Миниха (*1).

Трудно было сделать более приятный подарок! Он как бы предвещал много хорошего в походе, в котором мне предстояло выдержать первое испытание в качестве солдата. Такой конь, покорный, горячий и смелый - овечка и Буцефал одновременно - должен был ежечасно напоминать мне о долге бравого солдата и об удивительных подвигах, совершенных на поле брани Александром в молодые годы.

Мы отправлялись в поход, как мне кажется, отчасти ради того, чтобы восстановить честь русского оружия, несколько пострадавшую при царе Петре в боях на реке Прут (*2). Это нам полностью удалось после тяжелых, но славных походов под предводительством великого полководца, уже упомянутого нами выше.

Скромность не позволяет подчиненным приписывать себе великие подвиги и победы, слава которых обычно становится достоянием предводителей вопреки их человеческим качествам. И - что особенно противоестественно - слава становится достоянием королей и королев, никогда не нюхавших пороха, разве только на увеселительных празднествах, и не видевших никогда в глаза ни бранного поля, ни армии в боевом порядке, разве только на вахт-параде.

У меня поэтому нет особых притязаний на славу, добытую в крупнейших боях с неприятелем. Все мы вместе выполняли наш долг патриота, солдата и просто честного человека. Это - всеобъемлющее выражение, полное большого содержания и значения, хотя масса всяких бездельников и пустословов имеет о нем весьма слабое представление. Ввиду того, что под моей командой находился гусарский полк, я проводил разные операции, где все было предоставлено моему собственному усмотрению и мужеству. Успех этих операций, как мне кажется, я все же имею основание поставить в заслугу себе и моим смелым товарищам, которых я вел к победе и завоеваниям.

Однажды, когда мы загоняли турок в Очаков, наш авангард попал в жестокую переделку. Мой горячий литовец чуть было не занес меня прямо к черту в пекло. Я находился на дальнем передовом посту, как вдруг заметил приближавшегося неприятеля, окруженного тучей пыли, что помешало мне определить как численность его, так и намерения.

Поднять такое же облако пыли и укрыться за ним было бы несложно; к такой шаблонной хитрости чаще всего и прибегают. Но это ничего не дало бы мне, да и не способствовало бы достижению цели, ради которой я был послан вперед. Я приказал поэтому своим правофланговым и левофланговым рассеяться по обе стороны колонны и поднять как можно больше пыли. Сам я в это время двинулся прямо на неприятеля, чтобы лучше прощупать его. Это мне удалось, ибо он сопротивлялся и дрался только до тех пор, пока страх перед моими фланговыми не заставил его в беспорядке отступить. Теперь настало самое время смело броситься на него. Мы рассеяли его полностью, разбили наголову и не только загнали обратно в крепость, но погнали дальше, через нее, так что расправа с ним превзошла все наши самые кровожадные намерения.

Так как мой литовец отличался необыкновенной быстротой, я оказался впереди преследователей. Увидев, что неприятель удирает из крепости через противоположные ворота, я счел целесообразным остановиться на базарной площади и приказать трубить сбор.

Я осадил коня, но вообразите, господа, каково было мое удивление, когда возле себя я не увидел ни трубача, ни кого-либо другого из числа моих гусар.

"Не проскакали ли они по другим улицам? Куда они могли деваться?" подумал я.

Но далеко, во всяком случае, они быть не могли и должны были вот-вот нагнать меня. В ожидании я направил своего тяжело дышавшего коня к колодцу на базарной площади, чтобы дать ему напиться. Он пил и пил без всякой меры и с такой жадностью, словно никак не мог утолить жажду. Но дело, оказывается, объяснялось очень просто. Когда я обернулся в поисках моих людей, то угадайте, милостивые государи, что я увидел? Всей задней части моего бедного коня как не бывало; крестец и бедра - все исчезло, словно их начисто срезали. Поэтому вода вытекала сзади по мере того, как она поглощалась спереди, без всякой пользы для коня и не утоляя его жажды.

Для меня оставалось полнейшей загадкой, как это могло случиться, пока откуда-то с совершенно другой стороны не прискакал мой конюх и, разливаясь потоком сердечных поздравлений и крепких ругательств, не рассказал мне следующее. Когда я с толпой бегущих врагов ворвался в крепость, внезапно опустили предохранительную решетку и этой решеткой начисто отсекли заднюю часть моего коня. Сначала указанная задняя часть брыкалась изо всех сил и нанесла огромный урон неприятельским солдатам, которые, оглушенные и ослепленные, как безумные, напирали на решетку, а затем она победоносно, как выразился конюх, направилась на близлежащий луг, где я, верно, и сейчас еще ее найду. Я повернул обратно, и оставшаяся половина моего коня неслыханно быстрым галопом доскакала до луга. С большой радостью нашел я здесь вторую половину и, к немалому удивлению, увидел, что она подыскала себе занятие, да такое любопытное, что ни один церемониймейстер, при всем своем остроумии, не мог бы изобрести ничего подобного для увеселения какого-нибудь безголового субъекта. Короче говоря, задняя половина моего чудо-коня за эти короткие мгновения успела завязать близкое знакомство с кобылами, носившимися по лугу, и, предавшись наслаждениям со своим гаремом, по-видимому, забыла все перенесенные неприятности. Голова при этом, правда, столь мало принималась в расчет, что жеребята, обязанные своим существованием этому времяпрепровождению, оказались негодными ублюдками: у них не хватало всего того, чего недоставало их отцу в момент их зачатия.