Николай Внуков - Рассказы Страница 4

— Ну, подожди...

Блину грозила двойка за четверть и, может быть, еще что-нибудь похуже, потому что средняя годовая у него получалась такая, что и в микроскоп не рассмотришь.

Через два дня очередь дошла до меня. Я отвечал еще короче, чем Блин, потому что способностей к языкам у меня было еще меньше. Юлия Карловна сняла очки, потом опять их надела и сказала:

— Хотела бы я знать, Соколов, чем вы занимаетесь дома?

Только на другой день на уроке математики, когда Игорь Николаевич поставил мне в журнал очередного лебедя за какие-то законы умножения, до меня дошло, что времени остается в обрез, что у меня уже пять «пар» по разным предметам и что мне придется работать как верблюду, чтобы их исправить. Я все думал и думал, как исправить эти несчастные двойки, но ничего не придумывалось, только настроение становилось все хуже.

Однажды на большой перемене Орька зазвал меня и Блина в темный угол под лестницей и спросил шепотом, все время оглядываясь:

— Ребята, хотите в два счета выучить английский и арифметику?

— Как это в два счета? — вцепились мы в Орьку.

— Ну, примерно, за месяц.

— И английский, и арифметику?

— И русский, и историю, и географию, и что хотите!

Блин протянул Орьке загнутый указательный палец:

— На, разогни!

— Разогни сам!

Орька говорил с такой уверенностью, что не верить ему было нельзя.

— За месяц? — переспросил Блин.

— Можно даже быстрее, — сказал Орька.

— А ну, выкладывай! — сказал Блин.

— Есть один способ, замечательный способ, — зашептал Орька. — Я в одной книжке прочитал. Там про все. И про память, и про способности...

— И про английский написано, как учить, да?

— Там написано вообще, как надо учить.

— А где такая книжка?

— У меня дома.

— Значит, после уроков идем к тебе, — решил Блин. — Но если наврал, тогда — во! — И он показал Орьке кулак, похожий на булыжник средних размеров.

У книжки было длинное название: «Бхагават-Гита. Йога тела, йога духа и йога самоотречения, или Наука о том, как стать правдивым, миролюбивым, мужественным, независимым и непрерывно познающим все тайны Вселенной».

— Ого! — сказал Блин, прочитав про все тайны. — А что такое йога?

— Йога — это такой способ учить, — сказал Орька.

В начале книжки говорилось, что в человеческом теле и в человеческом сознании скрыты необыкновенные возможности, надо только научиться ими управлять, и тогда человек сможет все на свете.

Там были такие слова: «Все, что сделал один человек, может повторить и другой. О безвыходных положениях говорят только слабые духом. Безвыходных положений нет, как нет ничего невозможного для человека».

— Правильно! — сказал Блин. — Это здорово закручено. Ты где эту книженцию нашел?

— У нас на чердаке. Там еще много всяких. Целый ящик, — сказал Орька.

Дальше в книжке приводилось несколько примеров. Один из них нам понравился больше всего — об итальянском мальчике, по фамилии Тромбетти. Этот мальчик, занимаясь по системе индийских мудрецов — йогов, к семнадцати годам изучил девятнадцать иностранных языков, а к двадцати четырем он стал полиглотом с мировым именем. К этому времени он знал уже сто семь языков и наречий, из которых на девяноста двух свободно разговаривал, а на остальных читал и писал.

— Сто семь! — воскликнул потрясенный Блин. — А тут какой-то несчастный английский не можешь. А ну, что там дальше?

— А как они, эти самые йоги, учат? — спросил я.

В книжке целая глава посвящалась развитию памяти. Вот как было об этом написано: «Человеческая память — это бездонный сосуд, который наполняется всю жизнь. Но наполнять этот сосуд нужно умело, чтобы потом быстро и без ошибки извлекать из него то, что нужно».

Потом мы прочитали, что самое главное — это тренировка памяти. Тренировать память нужно так. На серебряное блюдо бросают игральную кость, боб и драгоценный камень. Нужно хорошенько запомнить, как лежит кость, сколько очков на ее гранях, как расположен боб, какого цвета драгоценный камень и как он лежит относительно боба и кости. На запоминание дается ровно минута. Потом на блюдо накидывают шелковый платок и пытаются восстановить в памяти все особенности и положение предметов на блюде. Повторяют это столько раз, сколько требуется для безошибочного запоминания. Потом бросают на блюдо четыре предмета, потом пять, потом шесть и так далее.

В книжке говорилось, что после десяти — двенадцати дней таких тренировок можно научиться запоминать сто и даже больше предметов.

— Это то самое, что нам нужно, — волновался Блин. — А ну, давай сюда серебряное блюдо, игральную кость, боб и драгоценный камень!

Орька принес все что нужно.

На мелкую тарелку мы бросили костяшку от домино, красную чернильную резинку вместо драгоценного камня и фасолину. Засекли время по будильнику и ровно минуту смотрели на эту дребедень. Потом прикрыли тарелку газетой.

К вечеру мы уже безошибочно запоминали по тринадцати предметов.

Одно было плохо: мы запоминали с разной скоростью. Быстрее всех запоминал Блин. Он начинал ворчать и ругаться, когда мы поднимали газету, чтобы посмотреть еще раз.

— Нет, дальше так не пойдет, — наконец заявил он. — Давайте каждый по отдельности. Мы только мешаем друг другу.

Я шел от Орьки домой в отличнейшем настроении. Давно у меня уже такого не было. Все казалось легким, доступным и невероятно красивым. А эти самые двойки по разным предметам, и все страхи, и все волнения — это же чепуха, шелуха, дым... Вот какое было настроение.

Дома я еще раз попробовал. Выгреб из старого пенала разное мелкое барахло — пуговицы, винтики, перышки, огрызки карандашей, — разложил все на столе, внимательно ко всему присмотрелся, а потом прикрыл листом бумаги и начал вспоминать. Откинул бумагу, посмотрел — точно! Все будто отпечаталось у меня в памяти. Даже дырки на пуговицах запомнил и что как лежит.

На другой день я уже не мог остановиться — запоминал все, что на глаза попадалось: вывески магазинов, количество окон в домах, номера автомобилей.

В классе я заметил, что Блин тоже оглядывается по сторонам и время от времени закрывает глаза. Тоже, наверное, запоминает. Только Орька сидел спокойно и внимательно смотрел на Сергея Ивановича, нашего географа. Но мне показалось, что он тоже что-то запоминает, — может быть, пуговицы на пиджаке и на рубашке Сергея Ивановича.

На первой же перемене мы бросились друг к другу.

— Пятнадцать! — крикнул я.

— Шестнадцать! — отозвался Орька.

— Восемнадцать! — сказал Блин.

Через три дня я безошибочно запоминал двадцать семь, Орька тридцать, а Блин тридцать четыре. Правильно было написано в книжке: с каждым разом становилось все легче.

На седьмой день тренировки я нагнал Юрку Блина по дороге в школу.

— Привет! — сказал я.

— Пятьдесят два! — воскликнул он. — А ты?

— Сорок четыре.

Орька поджидал нас в классе.

— Сорок девять! — заорал он, едва мы отворили дверь.

В тот же день произошла удивительная история на математике. Постукивая мелком по доске, Игорь Николаевич рисовал треугольники, что-то писал и объяснял.

Орька дернул меня за рукав и прошептал, что индийские йоги — самые умные люди на земле. К нам повернулся Блин и заявил, что общение в школе надо начинать не с каких-то глупых правил, а с тренировки памяти, и тогда все были бы отличниками.

Как раз в эту минуту Игорь Николаевич кончил объяснять стер с доски и подошел к своему столу.

— Соколов, — сказал он, — я вижу, что вы очень хорошо знаете материал. Объясните всем еще раз, почему против большего угла лежит большая сторона.

Я встал, подошел к доске и взял в руку мел.

Я только краем уха слышал, что треугольники надо наложить друг на друга. Зато все, что чертил и писал Игорь Николаевич, я запомнил прекрасно. Мне достаточно было одного взгляда на доску, потому что я запоминал сорок четыре предмета со всеми их признаками.

И я все написал в точности, как было написано у Игоря Николаевича. И пока писал, шаг за шагом вспоминал все, что говорил математик, и повторил слово в слово, будто он сам мне подсказывал.

Я стоял у доски и сам не верил себе. Неужели запоминание стало автоматическим? Неужели я дошел до второй ступени совершенства сознания, когда уже не требуется никакого напряжения и мозг впитывает в себя все, как губка?

Игорь Николаевич, видимо, тоже не верил. Он несколько раз подозрительно посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

— Странно. Очень странно. Очень. Ну что ж, Соколов, садитесь. Все правильно.

И склонился над журналом.

Ирка с передней парты просигналила: «Пять!» Я возвратился на свое место, как в тумане. Пятерка по математике! Первая в жизни! В голове у меня позванивало, и опять пришло это самое чувство, что теперь все на свете трын-трава.