Абсолютно правдивый дневник индейца на полдня - Шерман Алекси Страница 4

Получилось смешно, и я засмеялся.

Это было ошибкой.

Рауди взбесился.

Швырнул меня на землю и едва не пнул. Уже замахнулся ногой, но в последнюю секунду отдернул. Ясное дело, он хотел отомстить мне за смех. Но я его друг, лучший друг, единственный друг. Он не мог меня ударить. Поэтому схватил мусорный пакет, полный пустых бутылок из-под пива, и обрушил его на минивэн.

Во все стороны полетело битое стекло.

Потом Рауди схватил лопату, которую хозяева машины прихватили, чтобы закопать остатки от пикника, и набросился на этот минивэн. Вышиб из него весь дух.

Бам! Бум! Тыдыщ!

Сделал вмятину в двери, расколошматил окна и сбил зеркала.

Я испугался Рауди, испугался, что нас посадят в тюрьму за вандализм, и дал деру.

Это было ошибкой.

Прибежал я прямо в лагерь братьев Андрус. Андрусы – Джон, Джим и Джо – самая жестокая троица в истории нашей планеты.

– О, глядите-ка, – сказал один из них. – Это ж Водяная Башка.

Ага, эти братцы издевались над моим мозговым повреждением. Очаровательно, правда?

– Не-а, не Водяная, – сказал другой братец. – Водородная.

Не знаю, кто из них это сказал. Я их не различаю. Я хотел удрать, но один из них схватил меня и швырнул другому. Они стали кидать меня друг другу, как мячик.

– Водопроводная.

– Водорасходная.

– Водонапорная.

– Водозаборная.

– Водолюбивая.

– Водоносная.

– Водопоносная.

Я упал. Один из них поднял меня, отряхнул от пыли и пнул коленом по яйцам.

Я снова упал, схватившись за пах и стараясь не заорать.

Братья Андрусы захохотали и пошли прочь.

Да, кстати, я говорил, что братьям Андрусам по тридцатнику?

Какой мужик вообще станет бить четырнадцатилетку?

Перворазрядные засранцы.

Я лежал и держал свои орешки бережно, как белочка, когда подошел Рауди.

– Кто это сделал? – спросил он.

– Братья Андрусы, – проскрипел я.

– По голове били? – Рауди знал, какие нежные у меня мозги. Если бы братья Андрусы пробили мне дыру в черепе, я затопил бы весь пау-вау.

– С мозгами всё в порядке, – говорю. – А яйцам кранты.

– Убью подонков, – сказал Рауди.

Убить он их, конечно, не убил, но мы прятались возле лагеря Андрусов до трех утра. Они вернулись и задрыхли без задних ног. Тогда Рауди прокрался в палатку и сбрил им брови и отрезал косы.

Это худшее, что можно сделать индейцу, который годами отращивает волосы. А Рауди срезал их за пять секунд.

Ох как я был благодарен ему за это. И чувствовал вину за эту благодарность. Но месть всегда доставляет удовольствие.

Андрусы так и не узнали, кто избавил их от бровей и волос. Рауди распустил слух, что это сделали индейцы мака с побережья.

– Нельзя доверять китобоям, – сказал он. – Они на всё способны.

Но прежде чем вы решите, что Рауди годен лишь на то, чтобы мстить и лупить минивэны, дождь и людей, дайте-ка я скажу вам про него кое-что ужасно милое: он любит комиксы.

Но не про крутых супергероев вроде Сорвиголовы или людей Икс. Нет, он читает старые, совсем дурацкие, – «Ричи Рич», «Арчи», «Каспер – дружелюбное привидение». Детячьи. Хранит их в дыре в стенном шкафу у себя в комнате. Я почти каждый день заходил к нему, и мы вместе читали эти комиксы.

Рауди читает не слишком бегло, но он настойчивый. И хохочет, хохочет над этими дебильными шуточками, хоть и знает их уже наизусть.

Люблю, когда Рауди смеется. Нечасто приходится слышать подобный смех – обрушивается на тебя эдакая лавина из ха-ха, хо-хо и хи-хи.

Мне нравится его смешить. Он любит мои рисунки.

Он тоже большой и нелепый мечтатель, совсем как я. Ему нравится притворяться, что он живет в книжке комиксов. Наверное, такая воображаемая жизнь гораздо лучше настоящей.

Поэтому я рисую – чтобы сделать его счастливым, дать еще миров, где можно пожить.

Я рисую его мечты.

Мечтами он только со мной делится. И я своими делюсь только с ним.

Рассказываю ему о том, чего боюсь.

Думаю, Рауди – самый важный человек в моей жизни. Важнее родных. Может лучший друг быть важнее родственников?

Думаю, да.

Я же провожу с ним гораздо больше времени, чем с любым человеком.

Давайте подсчитаем.

Наверное, мы с Рауди проводим вместе в сумме порядка восьми часов каждый день за последние четырнадцать лет.

Умножаем восемь часов на триста шестьдесят пять дней и на четырнадцать лет.

Значит, я провел в компании Рауди сорок тысяч восемьсот восемьдесят часов.

К такой цифре вряд ли кто приблизится.

Уж поверьте.

Мы с Рауди нераздельны.

Потому что геометрия – не какая-то страна неподалеку от Франции

Мне было четырнадцать, и в тот день я впервые пошел в старшую школу[6]. И был по этому поводу счастлив. Особенно меня будоражила мысль о первом в моей жизни уроке геометрии.

Да, признаюсь, равнобедренные треугольники меня возбуждают.

Большинство парней, неважно какого возраста, больше фанатеют по изгибам и округлостям, но не я. Не поймите меня неправильно: мне нравятся девочки с их округлостями. Особенно женщины с еще более округлыми округлостями.

Я часами торчу в ванной с журналом, где тысячи фоток обнаженных кинозвезд:

Обнаженная женщина + правая рука = счастье, счастье, радость, радость[7]

Ага, всё прально. Должен признаться, что я дрочу.

Я горжусь этим.

Я хорош в этом.

Я свободно владею обеими руками.

Если бы в мире существовала Профессиональная лига мастурбаторов, клубы перекупали бы меня друг у друга за миллионы долларов.

Может, вы думаете: «Ну, братан, зачем же прилюдно говорить о мастурбации?»

Ну, черт, а я буду, буду об этом говорить, потому что ВСЕ это делают. И ВСЕМ это нравится.

А если бы Господь не хотел, чтобы мы дрочили, он не дал бы нам большой палец на руке.

Так что я благодарен Господу за свой большой палец.

Однако дело в том, что сколько бы времени мы с моим большим пальцем ни проводили в компании округлостей воображаемых женщин, я гораздо больше фанател от прямых углов в помещении.

В детстве я заползал под кровать, чтобы притулиться в углу, и так засыпал. Чувствовал себя в тепле и безопасности, когда меня касались сразу две стены.

В восемь, девять и десять я спал в стенном шкафу с закрытой дверцей. Перестал, только когда моя старшая сестра Мэри сообщила, что таким образом я пытаюсь найти способ вернуться в материнскую утробу.

Это испортило мне всё удовольствие от пребывания в шкафу.

Не поймите меня превратно. Я ничего не имею против утробы моей матери. Меня же там создали, в конце концов. Я стопроцентно за утробу. Но что до переезда обратно, в «родные пенаты», тут у меня нулевой интерес, если можно так выразиться.

Моя сестрица профи в том, чтобы всё портить.

После окончания школы сестра впала в анабиоз. Ни в колледж не пошла, ни работать. Вообще ничего не стала делать. Типа депрессии, видать.

Но еще она красивая, и сильная, и забавная. Она самый красивый, сильный и забавный человек из тех, кто проводит двадцать три часа кряду в одиночестве в подвале.

Она такая психованная и непредсказуемая, что мы прозвали ее Поехавшей Мэри. Я совсем