Владимир Набоков - Стихотворения, рассказы Страница 5

«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»

Мечтал я о тебе так часто, так давно,    за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно,    и перемигивались свечи!

И книгу о любви, о дымке над Невой,    о неге роз и море мглистом,я перелистывал — и чуял образ твой    в стихе восторженном и чистом.

Дни юности моей, хмельные сны земли,    мне в этот миг волшебно-звонкий,казались жалкими, как мошки, что ползли      в янтарном блеске по клеенке…

Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродил    по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил    в стихе восторженном и чистом.

И ныне, наяву, ты, легкая, пришла,    и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья — зеркала    тебя предсказывали верно.

«За туманами плыли туманы…»

На смерть Блока

За туманами плыли туманы,за луной расцветала луна…Воспевал он лазурные страны,где поет неземная весна.

И в туманах Прекрасная Дамапроплывала, звала вдалеке —словно звон отдаленного храма,словно лунная зыбь на реке.

Узнавал он ее в трепетаньерозоватых вечерних тенейи в метелях, смятенье, молчаньечародейной отчизны своей.

Он любил ее гордо и нежно,к ней тянулся он, строен и строг, —но ладони ее белоснежнойбледный рыцарь коснуться не мог.

Слишком сумрачна, слишком коварнаодичалая стала земля,и, склонившись на щит лучезарный,оглянул он пустые поля.

И обманут мечтой несказанной,и холодною мглой окружен,он растаял, как месяц туманный,как далекий молитвенный звон…

Пушкин — радуга по всей земле,Лермонтов — Путь Млечный над горами,Тютчев — ключ, струящийся во мгле,Фет — румяный луч во храме.

Все они, уплывшие от насв рай, благоухающий широко,собрались, чтоб встретить в должный часдушу Александра Блока.

Выйдет он из спутанных цветов,из ладьи, на белые ступени…Подойдут божественных певцоввзволновавшиеся тени.

Пушкин — выпуклый и пышный свет,Лермонтов — в венке из звезд прекрасных,Тютчев — веющий росой, а Фет —в ризе тонкой, в розах красных.

Подойдут с приветствием к нему,возликуют, брата принимаяв мягкую цветную полутьмувечно дышащего мая.

И войдет таинственный их брат,перешедший вьюги и трясины,в те сады, где в зелени стоятСерафимы, как павлины.

Сядет он в тени ветвей живыхв трепетно-лазоревых одеждах,запоет о сбывшихся, святыхсновидениях и надеждах.

И о солнце Пушкин запоет,Лермонтов — о звездах над горами,Тютчев — о сверканьи звонких вод,Фет — о розах в вечном храме.

И средь них прославит жданный другширь весны нездешней, безмятежной,и такой прольется блеск вокруг,будут петь они так нежно, —

так безмерно нежно, что и мы,в эти годы горести и гнева,может быть, услышим из тюрьмыотзвук тайный их напева.

«Садом шел Христос с учениками…»

На годовщину смерти Достоевского

Садом шел Христос с учениками…Меж кустов на солнечном песке,вытканном павлиньими глазками,песий труп лежал невдалеке.

И резцы белели из-под чернойскладки, и зловонным торжествомсмерти — заглушён был ладан сладкийтеплых миртов, млеющих кругом.

Труп гниющий, трескаясь, раздулся,полный слизких, слипшихся червей…Иоанн, как дева, отвернулся,сгорбленный поморщился Матвей.

Говорил апостолу апостол:«Злой был пес; и смерть его нага,мерзостна»…

Христос же молвил просто:«Зубы у него, как жемчуга…»

На сельском кладбище

На кладбище — солнце, сирень и березки,и капли дождя на блестящих крестах,Местами отлипли сквозные полоскии в трубки свернулись на светлых стволах.

Люблю целовать их янтарные раны,люблю их стыдливые гладить листки…То медом повеет с соседней поляны,то тиной потянет с недальней реки.

Прозрачны и влажны зеленые тени.Кузнечики тикают — шепчут кусты, —и бледные крестики тихой сиреникрепят на могилах сырые кресты.

«Как воды гор, твой голос горд и чист…»

Ивану Бунину

Как воды гор, твой голос горд и чист.Алмазный стих наполнен райским медом.Ты любишь мир и юный месяц, лист,желтеющий над смуглым, сочным плодом.

Ты любишь змей — тяжелых, злых узловлиловый лоск на дне сухой ложбины.Ты любишь снежный шелест голубиныйвокруг лазурных влажных куполов.

Твой стих, роскошный и скупой, холодныйи жгучий стих один горит, один,над маревом губительных годин,—и весь в цветах твой жертвенник свободный.

Он каплет в ночь росою ледянойи янтарями благовоний знойных,и нагота твоих созвучий стройныхсияет мне как бы сквозь шелк цветной.

Безвестен я и молод в мире новом,кощунственном, — но светит все яснеймой строгий путь: ни помыслом, ни словомне согрешу пред музою твоей.

В зверинце

Тут не звери — тут боги живут.Ослепленный любуется люд     павлинами, львами…А меня почему-то привлекты, пушистый, ушастый зверек     с большими глазами.Отыскал тебя в дальних краяхпутешественник в синих очках,     в кокосовой шапке,и, с добычей вернувшись назад,написал по-латыни доклад     о складке на лапке.Ходит, ходит, не видя людей,желтый лев за решеткой своей,     как маятник медный;рядом белый сияет павлин…Кто заметит тебя? Ты один,     тушканчик мой бедный.И с тоскою великой любви,я в глаза углубляюсь твои,     большие, больные:в них вся жалоба жизни моей,в них предсмертная кротость детей,     страданья родные…

Домой

На мызу, милые! Ямщиквожжою овода прогонит,и — с Богом! Жаворонок тонетв звенящем небе, и велик,и свеж, и светел мир, омытыйнедавним ливнем: благодать,благоуханье… Что гадать?Все ясно, ясно; мне открытывсе тайны счастья; вот оно:сырой дороги блеск лиловый;по сторонам то куст ольховый,то ива; бледное пятноусадьбы дальней; рощи, нивы,среди колосьев васильки;зеленый склон; изгиб ленивыйзнакомой тинистой реки…Скорее, милые! Рокочетмост под копытами… скорей!..и сердце бьется, сердце хочетвзлететь и перегнать коней…О, звуки, полные былого!Мои деревья, ветер мой,и слезы чудные, и словонепостижимое: домой!..

«В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной…»

В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,где рояль уснул средь узорных теней, —опустив ресницы, ты вышла неслышно    из оливковой рамы своей.

В этом доме ветхом, давно опустелом,над лазурным креслом, на светлой стенемежду зеркалом круглым и шкапом белым,    улыбалась ты некогда мне.

И блестящие клавиши пели ярко,и на солнце глубокий вспыхивал пол,и в окне, на еловой опушке парка,    серебрился березовый ствол.

И потом не забыл я веселых комнат,и в сиянье ночи, и в сумраке дня,на чужбине я чуял, что кто-то помнит    и спасет и утешит меня.

И теперь ты вышла из рамы старинной,из усадьбы любимой, и в час тоския увидел вновь платья вырез невинный,    на девичьих висках завитки.

И улыбка твоя мне давно знакомаи знаком изгиб этих тонких бровей,и с тобою пришло из родного дома    много милых, душистых теней.

Из родного дома, где легкие льдинкичуть блестят под люстрой, и льется в окноголубая ночь, и страница из Глинки    на рояле белеет давно…

Пасха[5]