Радий Погодин - Трень - брень Страница 5

- У вас неприятный голос, господин стол, - сказала Ольга. - Вы недотрога. - Она отошла от стола к дивану.

- Доброе утро, господин диван. Как вы спали? Во сне вам, наверное, снятся окорока. Нет, нет, не свиные... Вы хотите, чтобы я попробовала, какой вы упругий? - Ольга тихонько села. Покачалась. Диван издал вздох. Не любите, - сказала Ольга и сделала стойку на голове.

- А бабушка плачет, - послышался голос от двери.

Ольга упала на пол от неожиданности. В дверях стояла бабушка и в самом деле плакала.

В голубом платье, в синей шерстяной кофте, она напоминала волну с седым гребнем. В руках бабушка держала сумку и пластмассовый обруч.

- А бабушка плачет, - повторила она сквозь слезы, вытерла глаза уголком косынки и присела на краешек стула. - Бабушка руки ломала. Даже по радио розыск объявляли.

- А я здесь, - сказала Ольга. - Можно я тебя поцелую?

Бабушка принялась обнимать Ольгу:

- Внученька, красное солнышко. Как ты там без бабушки жила? Ласочка моя. Девочка... - Потом бабушка сказала совсем другим голосом: Наказывала я своей дочке, предупреждала: не выходи замуж за этого... Бабушка потрогала Ольгины волосы, вздохнула. - И волосики у тебя вроде потемнее были. Надо же, девчонку крохотную, сосунка невидящего утащить куда Макар телят не гонял, где не то что люди - дерево стоящее не приживается. Говорила я своей дочке, предупреждала... Я ж тебя, внученька, больше десяти лет не видела. - Бабушка снова пустилась обнимать Ольгу, целовать и разглядывать. - Выросла-то! А изменилась! Мимо бы прошла, не узнала. А твои родители без мозгов, мазурики. Девчонку одну в самолете направили. А кабы самолет-то разбился?

Ольга не удержалась, прыснула в кулак.

- Смеешься? Вся в своего батьку. Нахалка. Смейся, смейся над бабушкой!

Ольга посерьезнела, задумалась.

- За что ты так не любишь отца?

- А за то, что он... курам на смех. И что в нем моя дочка нашла? Ни кожи, ни рожи. Ведь с ним по улице пройти совестно. Тьфу, какой рыжий.

- Бабушка...

- Я ж ведь не про тебя говорю. Ты девочка, не виноватая. А он мужик. Тьфу. И надо же, уродился.

Ольга отщипнула виноградину. Бабушка спохватилась - принялась хлопотать вокруг внучки:

- Ты голодная, Оленька. Ты ешь, кушай. Попробуй-ка... Или этого. Ветчина свежая. С жиром-то не бери. С жиром пускай гости едят. Ты постненького, повкуснее.

- Я подожду, - сказала ей Ольга. - Я в Архангельске завтракала.

- Я тебе конфеток дам. Виноградцу поешь... На вот, я тебе подарок купила - хупалку. Сейчас все ее крутят. Как мартышки, виляют задом. Смотреть тошно.

Ольга взяла обруч. Сказала спасибо и медленно пустила его вокруг талии.

Бабушка разложила на столе конфеты, которые вытащила из сумки, печенье и села к столу, примеряясь, как будет беседовать с гостями.

- Убери вазу на телевизор.

- Зачем? Красиво же.

- Убери, она мне будет гостей заслонять.

Ольга взяла вазу, понесла ее к окну. Поставила на телевизор.

За окном кто-то заиграл на рояле, громко, с наскоком, словно рояль враг и чем яростнее по нему лупить, тем скорее он испустит дух. За этим последовала пауза, раздался Аркашкин истошный вопль: "А что ты меня за ухо?!" - и снова загудел рояль, но уже ровнее, хотя по-прежнему в звуках его слышались недовольство и жалоба.

- Аркадия усадили, - сказала бабушка. Быстро все поправила на столе: тарелки, вилки, рюмки. Смахнула несуществующую пыль с вещей. Довольно оглядела комнату. - Сейчас Маша придет. Ты с ней о чем-нибудь научном поговори.

В коридоре звякнул звонок и залился долгим рассыпчатым звоном. Бабушка бросилась открывать. Из коридора послышался ее голос:

- Заходи, подруга.

- Захожу, подруга, захожу. Расстроилась я, - ответил ей другой голос, напористый и горячий. - Каждый день приступ. У меня от расстройства печень распухла.

Ольга вертанула обруч вокруг талии. Опустила его, вертящийся, на колени и опять подняла на талию.

В комнату вошли бабушка и высокая седая старуха.

- Аркадий не по годам развивается. Я чуть в обморок не упала. Приходит и заявляет: "Бабушка, я чувствую, мне влюбиться пора".

Ольга перестала крутить обруч, поймала его рукой.

- Рано ему, - подтвердила бабушка. - А ты ему что?

- Я его за ухо - и за рояль. Я ему строго. Про любовь пусть спрашивает, когда делу выучится. - Старуха Маша, даже не глянув на Ольгу, прошла к окну, высунула голову и закричала: - Нюансы! Где нюансы? Нюансы давай!

За окном снова заиграли. Старуха вернулась к столу. Уставилась на Ольгу.

- Ребятишки сейчас в развитие пошли. До чего головастые, до чего рослые! - сказала Ольгина бабушка.

- Особенно мой Аркадий. - Старуха Маша подошла к Ольге, пошлепала ее по щеке: - Подосиновичек. Морковочка. Ну какая славная. Первый раз вижу, чтобы рыженькая - и такая славная. Даже веснушек нету.

Ольга сердито пустила обруч, подняла его, крутящийся, на грудь.

- В отца? - спросила старуха Маша.

Ольгина бабушка тяжело вздохнула:

- А то в кого же. Я дочке своей говорила, предупреждала...

- И вовсе я не в отца, - сказала Ольга. - У него цвет совсем другой. У него желтый оттенок, а у меня красный. Я сама в себя.

- В себя не бывает, - резонно заметила старуха Маша. - Все на кого-нибудь похожие. Значит, у вас в роду кто-то красный был. Цвет до седьмого колена передается.

- В моем роду красных не было, - заявила бабушка.

Старуха Маша принялась бесцеремонно разглядывать Ольгу.

- Перестань крутить хупалку, когда на тебя взрослые смотрят. Несерьезная вещь. Я своему Аркадию не разрешаю.

- Это почему же несерьезная? - спросила Ольгина бабушка уязвленно. Я ее в магазине купила. От нее талия развивается. Она гибкость дает.

- Ни к чему с таких лет талию развивать. Она у тебя еще не влюбляется? Ну вот, разовьет талию и влюбится. Прямо хватай за рыжие космы и сажай дело делать, без разговоров. - Старуха Маша бросилась к окну и закричала на весь двор. - Пьяно! Там пьяно написано! Пьяно играй! Послушала и добавила грозно: - Я из тебя дурацкие интересы повытрясу.

За окном заиграли тише.

- Ты, Маша, садись, - предложила Ольгина бабушка.

Маша села к столу, осмотрела закуски и, вдруг повернувшись к Ольге, сказала:

- В кого же она такая? Она мне кого-то напоминает.

Ольгина бабушка подвинула подруге тарелку с пирогами.

- Ты, Маша, успокойся. Пироги кушай.

Старуха взяла кусок пирога и положила его обратно.

- Перестань кружить свою хупалку... Слушай, Клаша, а почему она у тебя в волосатом свитере ходит?

- В свитере удобно, - ответила Ольга. - И красиво.

Старуху Машу этот ответ не устроил. Она проворчала:

- Красота хороша с хлебом, хлеб - с маслом, а девочка должна ходить в платье, как мы ходили. А то обтянутся, как неприкрытые обезьяны. Ну, насчет брюк я сейчас не возражаю. - Старуха Маша наклонилась к Ольгиной бабушке и что-то долго шептала ей на ухо. Обе согласно и скорбно кивали головами, вздыхали и бормотали: "Да, да. Боже мой. Это ужас..." Потом, когда они нашептались, Маша откинула голову и сказала задумчиво: - Так что, подруга, против брюк я не возражаю. А вот всякие свитера...

Ольга перестала крутить обруч; он упал на пол, очертил Ольгу ярким оранжевым кругом.

- Мой папа говорит, что всякий культурный человек должен прежде всего уважать чужие вкусы. А свитер мне мама вязала.

Маша снова взяла кусок пирога и опять положила его на блюдо.

- Смотри, как со взрослыми разговаривает. Ты потакай ее вкусам, она тебе еще не то скажет.

Бабушка мигнула Ольге и рукой махнула, чтобы Ольга не спорила.

- Маша, ты пирога попробуй.

- Отбери у них внучку. А то тебе жить не для чего, только пыль с сундуков стирать. Отбери, я тебе ее воспитывать помогу, чтобы никакой пошлости. - Маша что-то хотела добавить, но снова взорвалась: - Акценты! Где у тебя акценты? Ты о чем думаешь? Переиграй.

Пока Маша кричала на своего Аркашку, в коридоре снова раздался звонок. Бабушка открыла и вернулась в комнату с новой гостьей дворничихой тетей Дашей.

- А ну-ка, скажи, что ты там думаешь? - требовала старуха Маша в окно.

- Он думает, когда же ты перестанешь кричать, - сказала ей дворничиха. - И все жильцы в доме об этом думают.

Маша обернулась.

- Брось. Бабушки не кричат - воспитывают, - проворчала она и снова высунулась в окно: - В этом месте легата! Ты что, не видишь легату? Ты мне перестань о постороннем мечтать!

Дворничиха улыбнулась Ольге, кивнула на распаленную Машу:

- Ее батька тележного скрипа боялся. Ей самой слон на ухо наступил. В молодости ей даже на демонстрациях петь запрещали. А теперь, смотри-ка, слова какие употребляет - легата, нюансы.

- Кто запрещал-то? - обернулась старуха Маша. - Я вас всех забивала в голосе. - Она запела на несусветный мотив: - "Наш паровоз летит вперед..." Вашего чириканья со мной рядом и не слышно было. Потому и запрещали. Из зависти. Кто лучше всех речи произносил? Как выйду, бывало, как грохну: "Товарищи! Мировая буржуазия хочет задушить нашу пролетарскую индивидуальность, навязать нам свою ханжескую, насквозь прогнившую мораль. Долой мещанские предрассудки!" Пальцы мягче! - закричала она в окно.