Елена Шолохова - Ниже бездны, выше облаков Страница 5

– Так нече-естно, – затянул Зубков. – Вы нас не предупрежда-али.

Классная его даже взглядом не удостоила.

– Но уже почти пол-урока прошло, – возмутилась Запевалова. – Мы физически не успеем.

– Во-первых, я не прошу вас писать целое сочинение. А набросать четыре-пять предложений о героях несложно, если вы, конечно, читали. А во-вторых, кто в этом виноват? Кто здесь цирк устроил и не давал мне урок вести? Так что, мои дорогие, пожинайте теперь плоды.

– Это непедагогично! – не унималась Запевалова. – Такое ощущение, что вы нам просто мстите. Можно подумать, что вам легче станет, если мы все получим двойки.

– Ну, если кто-то не читал произведения, которое, между прочим, было задано на дом, если в голове нет никаких разумных мыслей, то вполне заслуживает двойки. И это, Запевалова, не месть. Это наказание. Понимать надо разницу.

Потом у Майи затренькал мобильник, и она вышла из класса. Только она за порог – Женька быстро проговорила:

– Никто не пишет сочинение! Ясно? Сдаём чистые листы! Все! Пчела побесится и успокоится. А двойки всему классу она всё равно не поставит. Тебя, Смирнова, это тоже касается!

Эля Смирнова зарделась, вся вытянулась в струнку. Помедлила, но тетрадь отложила. Не позавидуешь ей в такие моменты! У неё ведь выбор какой? Или маму предать, или класс. Жалко её. Иногда представляю себя на её месте, как бы я поступила в подобной ситуации. Наверное, так же. Мама-то простит, а класс – нет. Но на душе-то от этого в сто раз хуже.

Когда Майя вернулась, мы притворились, что пишем, но со звонком сдали чистые листы.

За все годы учёбы это была моя первая двойка. Майя, как оказалось, не просто стращала – она действительно влепила пары всему классу. И не карандашом выставила, чтобы можно было исправить, а сразу ручкой. Но сильнее двойки на меня подействовало то, что произошло на другой день после того злосчастного сочинения. Майя вошла в класс после звонка. Мы поднялись, а она так и оставила нас на все сорок минут. Нет, она не говорила нам стоять, но и не просила садиться. Она вообще ничего нам не сказала, ни звука не произнесла. И сама простояла у окна, на нас даже ни разу не взглянув. А когда урок закончился, так же молча вышла. Дело даже не в том, что мои бедные ноги еле выдержали, главное, всё это время я ощущала себя каким-то ничтожеством. Ей-богу, лучше бы она орала.

А позже, на английском, Сову, то есть Наташку Шошину, отправили в учительскую за журналом, и она подсмотрела, что у всех действительно выставлены двойки.

И чёрт бы с этими оценками. Двойку запросто можно было бы утаить. В электронный дневник мои родители заглядывают раз в полгода, да и Майя выставляет туда оценки не намного чаще. Ну а через какое-то время я бы двойку исправила. Но на последнем уроке – это была алгебра – Майя заглянула в класс, что-то пустяковое сказала учителю, а потом обратилась к нам:

– За сочинение все получили двойки. Кроме Волковой. В связи с этим, а также из-за вашего безобразного поведения и преднамеренного срыва урока послезавтра в шесть вечера состоится родительское собрание. Явка строго обязательна. Зная вашу порядочность, я сама обзвоню всех родителей.

Сказала и ушла, а мы остались переваривать услышанное. Кому-то было вообще без разницы. Например, Зубкову. Лопырёв тоже и бровью не повёл – всем известно, что он из матери верёвки вьёт. Я, конечно, огорчилась – стыдно ведь будет перед мамой и папой, они же думают, что их дочь чуть ли не идеальная ученица. Но Запевалова прямо побелела вся, напряглась, и буквально на миг в глазах у неё мелькнула… тревога, что ли. Испугалась? Но чего? Какого-то собрания? Неужто так боится ударить лицом в грязь перед собственными родителями? Потом Женька обернулась к Волковой и прямо вслух, при математичке, сказала:

– Это всё из-за тебя, тварь! Ты за это заплатишь!

Поднялся гул. Правда, ненадолго. Математичка – не Майя, умела наводить порядок в классе. Но исподтишка, когда она отворачивалась к доске, в Волкову плевали и стреляли из трубочек – это Зубков вспомнил забавы прошлых лет, а все остальные вдруг подхватили. Эдик Лопырёв, он сидел сразу за новенькой, принялся тыкать её ручкой между лопаток, а когда она, вздрогнув, оборачивалась к нему, говорил ей похабные слова (а с нами-то, с нами-то весь такой интеллигентный).

Кстати, Волкова была уже без своего боевого раскраса и одета не так вызывающе, как в первый день. Если бы не синяя прядь и не пирсинг, её вообще не узнали бы. Видимо, попалась-таки директрисе и та ей вправила мозги.

После уроков мы всей толпой шли следом за Волковой. Не трогали её, но давили морально: улюлюкали, смеялись, обсыпали ругательствами и даже матом. Довели почти до самого дома, заодно и узнали, где она живёт. Это жуть! В старом облупленном бараке, все удобства – на улице. Вокруг сараи-развалюхи, грязь, кучи мусора, невыносимая вонь. Чумазые полуголые ребятишки копошились прямо в луже, а ведь не лето уже. Откуда-то из окон барака доносились пьяные вопли.

Дальше мы не пошли, только Женька крикнула новенькой:

– Так вот где отбросы общества обитают! Самое место!

Потом чуть тише добавила:

– Убила бы её!

Когда шли домой, уже впятером, Ольга спросила Запевалову:

– Женька, а ты чего так напряглась сегодня? Из-за этой дурацкой двойки или из-за собрания?

Выходит, не я одна заметила её странную реакцию.

– С чего ты взяла? – голос у Женьки сразу сделался резкий. – Вечно какие-то глупости выдумываешь!

Я не стала поддерживать Лукьянчикову – ну хочет Запевалова казаться пуленепробиваемой, и пусть.

На следующий день поводов для издёвок над Волковой прибавилось – нищенский барак никто не забыл. Стоило ей появиться, как все дружно заткнули носы и сделали брезгливые гримасы: «Фу-у, помойкой воняет».

На перемене Запевалова спросила её: «Тебя на вши-то проверили?» И тут же все стали звать новенькую вшивой. Нарочно шарахались от неё. А Эле Смирновой недвусмысленно намекнули, что и она может заразиться. Корчагина на полном серьёзе возмущалась, что мы должны находиться рядом с бичихой.

Во время уроков, конечно, соблюдали внешние приличия, но при каждом удобном случае мальчишки её обстреливали. И если накануне трубки заряжали жёваной бумагой, то на этот раз запаслись гречкой, чтобы больнее было. Запевалова снисходительно фыркала, мол, детский сад, но всё-таки этот обстрел одобрила. Волкова старалась не реагировать, только едва заметно вздрагивала при каждом попадании.

Последним уроком была физкультура. Раздевалки у нас по давней традиции используют не только для того, чтобы переодеться. Корчагина говорит, например, что там нередко запираются парочки из одиннадцатых классов. Но ещё чаще в раздевалке выясняют отношения. Я сама не раз видела, как какая-нибудь «звезда» со своей свитой – типа нашей Запеваловой – затаскивала туда «жертву».

Не понимаю, зачем вообще Волкова пошла на физкультуру после всего, что было. Могла бы просто уйти домой – ведь Свисток, наш физрук, про неё ещё не знал. Ну и, конечно, наши не растерялись. Только Волкова переступила порог раздевалки, девчонки окружили её так, что даже захоти она сбежать – не получится.

Смирнову поставили на стрёме снаружи у двери – на случай незваных гостей. Всё равно в таких делах от неё толку мало. Я под шумок отошла в сторонку, примостилась на подоконнике.

Волкова занервничала. Завертелась на месте.

– Вы чего?

Но девчонки молчали – заранее, на перемене, договорились – и медленно подступали ближе, сжимая круг, в котором трепыхалась наша несчастная новенькая. У всех лица были насмешливые, у неё – испуганное. Мне стало жаль беднягу. Вспомнилось, какой она явилась к нам всего три дня тому назад. Ни за что бы не подумала, что за такой короткий срок можно сломать человека, превратить его в жалкое, затравленное существо.

– Что я вам такого сделала? – взвыла она, когда девчонки, подойдя почти вплотную, стали толкать её из стороны в сторону.

– А ты не догадываешься? Весь класс из-за одной тебя получил двойки! Ещё собрание завтра – тоже из-за тебя. Или этого, по-твоему, мало? – Запевалова говорила негромко, с полуулыбкой.

Мне кажется, что ей просто нравятся такие моменты, когда можно кого-то унизить, растоптать, показать собственное превосходство. А всё остальное – только повод прицепиться. Волкова ведь не первая в нашем классе, кого травят.

– Но я тоже не писала это сочинение!

– Тупая уродка! Откуда ты вообще взялась? Если бы не ты, никакого сочинения и не было бы!

– Но я ведь не знала, что так получится. Я же не хотела… И не хотела… тогда… грубить тебе.

– Оправдываешься! Значит, чувствуешь свою вину перед нами. Уже лучше. Может, ещё не всё потеряно. Может, если ты попросишь у нас прощения, мы тебя простим великодушно. А, девочки?

– Это смотря как просить будет, – захихикала Лукьянчикова.

В такие моменты я Олю просто не узнавала. Мы ведь с ней в детстве всех собак во дворе подкармливали, брошенных котят, если получалось, пристраивали, галку с подбитым крылом, помню, выхаживали. Не выходили. Оля рыдала, как и я. Откуда теперь в ней столько жестокости? Впрочем, я тоже хороша, участвую в этом вместе со всеми. Но хотя бы удовольствия не получаю. Я просто… боюсь.