Николай Дубов - Сирота Страница 5

Дядя Троша всячески хулил буфет, который ему предлагали (хотя.

Лешка знал, что он только о нем и мечтает), доказывая, что с таким буфетом лучше сразу заказывать гроб по дешевке, потому как на нем не заработаешь, а доложишь свое.

— Э? — сказал гость. — В музее бывал? Каменную девушку видел?

Афродита называется. Я тоже не видел. Сын в книжке читал — меня спрашивал… Каменная девушка из воды, из морской пены вылезла… Э?

— Ну, тут, из этого клятого моря, кроме дохлой барабульки, ничего не вылезет, — сказал дядя Троша.

— Зачем из моря? Ты из пивной пены не девушку — "Победу" вытащишь. Э? — ответил гость и засмеялся.

— Как же!.. Сейчас народ знаешь какой пошел? На копейку купит, а сдачи рупь требует… Да. Ну, значит, мы так и договариваемся:

приступлю, огляжусь, месяц-другой поработаю, тогда, значит, всю сумму сполна. Уговор дороже денег!

— Нет, понимаешь, деньги дороже уговора! — жестко сказал гость. -

Деньги вперед. Мне кушать надо, начальнику торга кушать надо? Э? Мы что, воровать пойдем? Воровать мы не пойдем…

Наступила длительная пауза — должно быть, дядя Троша отсчитывал деньги, а гость следил за счетом.

— Теперь другой разговор, — сказал наконец гость. — Приходи завтра, оформлять будем. За ваши успехи!

— Ишь, кабан гладкий! — сказал дядя Троша, когда гость ушел, и передразнил: — "Ты — нам, мы — тебе"… А сам облупил, как яичко… Ну ладно! Буфетик этот я повыжму…

Буфет оказался фанерным киоском, выкрашенным в ядовито-зеленый цвет. В нем с трудом помещались прилавок, два стола и четыре колченогих стула с продавленными сиденьями. Дядя Троша стоял за прилавком и торговал кислым вином, водкой, окаменевшими мятными пряниками, которые никто не покупал, и пивом. Самым главным было пиво.

Должно быть, вечерний гость в белой фуражке не зря обещал поддержку, потому что в станционном буфете пиво бывало изредка, в буфете же дяди Троши оно не переводилось.

Горы непрерывно стряхивали на Махинджаури свою облачно-дождевую пелену, но в ней было тепло и душно. Парная духота приближающегося субтропического лета вызывала неутолимую жажду, и в буфете почти все время толпились посетители, пытаясь залить ее пивом.

У дяди Троши завелись знакомые, постоянные посетители; он балагурил с ними, стучал пятаками, подставлял кружки под тугую вспененную струю, как можно дальше отодвигая их от крана, и, когда над кружками вздымались шипящие шапки пены, с громом ставил их на прилавок.

Лешка должен был помогать. Он собирал и мыл в ведре пустые кружки, следил за керосинкой, на которой стояла кастрюля с сосисками, поливал из чайника пол и подметал его. К прилавку, где лежали деньги, дядя Троша его не подпускал, и каждый вечер, уходя домой, Лешка должен был выворачивать карманы — дядя Троша проверял, нет ли там монеток.

Лешке было не до монеток. К вечеру он едва передвигал ноги, в голове от спиртного запаха мутилось. Теперь ему не только некогда было сбегать к морю, но даже не удавалось посидеть. Как только он садился, дядя Троша поворачивался к нему:

— Чего расселся? А ну, давай… — и придумывал ему какую-нибудь работу.

Если бы даже он и не уставал, если бы дядя Троша не следил за ним, Лешка не взял бы ни копейки. Это значило бы стать таким же жуликом, каким был дядька.

Жулил дядя Троша непрерывно. Он обвешивал, не доливал, потихоньку сливал пивные опивки и пускал их в продажу, а требование сдачи принимал как оскорбление. Мелочи у него никогда не было — на самом деле она была, но хранилась в нижнем ящике, а на прилавке в пивной луже валялись двух- и трехкопеечные монеты. Когда посетители просили сдачу, дядя Троша с обиженным лицом бесконечно долго отковыривал прилипшие к мокрому прилавку монеты, считал, пересчитывал и, если покупателю не надоедало ждать и он не уходил, сердито совал ему медяки. Хотя бы несколько копеек он все-таки недодавал.

Лешка замечал все. Ненависть к дядьке, ко всему, что он говорил и делал, искала выхода. Лешка строил планы ужасной мести, но такие сложные и фантастические, что нечего было и думать об их выполнении.

Вскоре он придумал, как мстить незаметно и способом для дядьки самым страшным.

Видя, что Лешка не крадет монет, не грызет потихоньку каменных пряников и не потягивает пива, дядя Троша начал приучать его к "делу".

Когда посетителей было мало, а дяде Троше нужно было отлучиться, он оставлял вместо себя Лешку.

— Только гляди — я помню, где и самый завалящий кусок лежит, - предупредил он Лешку.

Лешка ничего не трогал. Но он наливал пиво сверх отметки, взвешивал все точно и отдавал сдачу до копейки. И каждый раз он злорадно говорил про себя:

"Что, съел, Жаба? Ага!"

Эта сладостная месть длилась довольно долго, пока Лешка не попался. Однажды около полудня, когда бывали лишь одиночные посетители и дядя Троша куда-то ушел, в буфет зашел старик горец с обвязанной башлыком головой. Он выпил стакан вина, расплатился и вышел, не взяв сдачу. Лешка схватил сорок копеек и выбежал вслед за ним.

— Дяденька, вы сдачу забыли! — крикнул он.

— Спасибо, бичо, — ласково сказал старик.

Лешка повернулся, чтобы идти в буфет. Рядом стоял дядя Троша.

— А ну, пойдем, — зловеще сказал он, сжав Лешкино ухо в комок. - Ты что же это? — сказал он, закрывая дверь буфета. — Ты что это, собачий сын, Исуса Христа из себя строишь?

Он размахнулся и наотмашь ударил Лешку по лицу. Лешка отлетел в сторону, ударился головой об стенку и упал. Из носа потекла кровь, его затрясло, как в лихорадке. Дядя Троша поднял его и опять ударил.

— Пшел отсюда! Погоди, байстрюк, я дома вышибу из тебя и Христа и всех святых угодников!..

Лешка распахнул дверь и выбежал. Боли он не чувствовал — его трясла жгучая, непереносимая ненависть. Он схватил камень и швырнул в дверь. Уже убегая, Лешка услышал звон стекла и крик. Камень попал не в дядьку, а в бутылки с водкой. Тем лучше! Дядьке это больнее синяков.

Дядя Троша выскочил на крыльцо. В конце улицы убегал к морю.

Лешка. Дядька ринулся за замком, кое-как закрыл буфет и побежал вслед за Лешкой. Лешка это видел. Он бежал, так как нужно было куда-то бежать, а единственной дорогой, которую он знал, была дорога к морю.

Лешка перескочил через железнодорожную колею и оглянулся. Дядька пробежал уже полдороги. В это время, пронзительно свистя, из-за поворота показался паровоз, и товарный поезд скрыл Лешку. Все равно сейчас поезд пройдет, и, куда бы Лешка ни побежал, дядька его нагонит.

Хоть в море бросайся или под поезд.

Поезд шел медленно. Мимо проплывала подножка тормозной площадки.

Лешка побежал за ней, уцепился за поручень, подпрыгнул и вскарабкался на площадку. Выйдя из закругления, поезд ускорил ход. В отдалении яростно грозил кулаком дядя Троша.

Возврата домой не было. Лишь теперь Лешка понял, что он натворил и что с ним сделает дядя Троша, как только он появится. Оставалось одно — не попадаться дяде Троше на глаза, бежать от ненавистной Жабы как можно дальше. Так Лешка задним числом, после того как сделал это, решил бежать, и в этом смысле он ничем не отличался от многих взрослых, которые зачастую поступают так же — придумывают объяснение своим поступкам после того, как они совершены.

Поезд остановился между длинными вереницами цистерн. Лешка посидел на тормозной площадке, подождал, потом спрыгнул на землю.

Разбитый нос распух, лицо стянуло коркой засохшей крови, кровью была перепачкана рубашка. Между путями стояла красная железная бочка с позеленевшей водой. Отогнав зелень в сторону, Лешка умылся, кое-как замыл пятна на рубашке и пошел вдоль состава. Время от времени цистерны перестукивались буферами и начинали двигаться то вперед, то назад. Лешка вздрагивал и шарахался в сторону. Узкий коридор между составами был бесконечен. Лешка собрался с духом, под вагоном перебежал на другую сторону и попал в такой же коридор. Сколько он ни заглядывал вниз, всюду были рельсы, колеса, цистерны.

Наконец коридор кончился, но здесь стало еще хуже. На огромном пустом пространстве во все стороны разбегались рельсы. Они пересекали друг друга, сплетались на стрелках, расходились снова, и Лешке казалось, что все они, как сверкающие змеи, ползут к нему. Визгливо крича, по ним двигались паровозы, катились цистерны, и все они ехали прямо на Лешку. Он втянул голову в плечи и бросился бежать к бровке полотна, вдоль которой вилась утоптанная тропка.

Бровка привела к станционной платформе. Лешка послонялся по платформе, надеясь дождаться какого-нибудь поезда, но его прогнали в здание вокзала. Зал ожидания был набит людьми. Они сидели на скамейках, зажав ногами чемоданы, или прямо на чемоданах. Маленькие дети, разметавшись, спали на руках матерей; дети постарше бродили между скамейками, шлепались на выложенный плитками пол и ревели, пока матери не подбирали их. Кое-кто пробовал уснуть сидя, но по залу ходила строгая черноволосая тетка в железнодорожной форме и трясла таких за плечо: