Джеральд Даррел - Моя семья и другие звери Страница 5

– Вот те раз, миссис Даррел! – проревел он, багровея от гнева.– Почему же вы до сих пор молчали? На таможне одни подонки. Завтра же мы поедем туда с вами, и я их поставлю на место. Я всех там знаю, и они меня знают. Предоставьте дело мне – я их всех поставлю на место.

На следующее утро он повез маму на таможню. Чтобы не упустить веселого представления, мы тоже отправились вместе с ними. Спиро ворвался в помещение таможни, словно разъяренный тигр.

– Где вещи этих людей? – спросил он у пухленького таможенника.

– Вы говорите о чемоданах с товарами? – спросил таможенник, старательно выговаривая английские слова.

– Не понимаете, о чем я говорю?

– Они здесь,– осторожно сказал чиновник.

– Мы приехали за ними,– нахмурил брови Спиро.– Так что приготовьте-ка их.

Он повернулся и торжественно вышел, чтобы поискать себе кого-нибудь на подмогу для погрузки багажа. Вернувшись, он увидел, что таможенник взял у мамы ключи и как раз открывает крышку на одном из чемоданов. Спиро заревел от злости и, мигом подскочив к таможеннику, хлопнул крышкой прямо ему по пальцам.

– Зачем открываешь, сукин ты сын? – спросил он свирепо. Таможенник, махая в воздухе прищемленной рукой, сказал со злостью, что это его обязанность – просматривать багаж.

– Обязанность? – спросил Спиро насмешливо.– Что значит обязанность? Обязанность нападать на бедных иностранцев? 0бращаться с ними, как с контрабандистами? Это ты считаешь обязанностью?

Спиро на миг остановился, перевел дух, схватил оба огромных чемодана и направился к выходу. На пороге он обернулся, чтобы выпустить еще заряд на прощанье.

– Я тебя знаю, Кристаки, и ты уж лучше не заводи со мной разговоров об обязанностях. Я не забыл, как тебя оштрафовали на двадцать тысяч драхм за то, что ты глушил рыбу динамитом, и не желаю, чтобы каждый уголовник говорил со мной об обязанностях.

Мы возвращались из таможни с торжеством, забрав свой багаж без проверки и в полной сохранности.

– Эти подонки думают, что они тут хозяева,– комментировал Спиро, видимо не подозревая, что и сам действует как хозяин острова.

Взявшись однажды нас опекать, Спиро так и остался с нами. За несколько часов он превратился из шофера такси в нашего защитника, а через неделю стал нашим проводником, философом и другом. Очень скоро мы уже воспринимали его как члена нашей семьи, и без него не обходилось почти ни одно событие, ни одна затея. Он всегда был под рукой со своим громовым голосом и сдвинутыми бровями, устраивал наши дела, говорил, сколько за что платить, внимательно следил за нами и сообщал маме все, что, по ее мнению, она должна была знать. Грузный, нескладный ангел с дубленой кожей, он охранял нас так нежно и заботливо, словно мы были неразумные дети. На маму он глядел с искренним обожанием и повсюду громким голосом расточал ей комплименты, чем немало смущал ее.

– Вы должны думать, что делаете,– говорил он нам с серьезным видом.– Маму нельзя огорчать.

– Это почему же? – спрашивал Ларри с притворным удивлением.– Она для нас никогда не старается, так чего же нам о ней думать?

– Побойтесь бога, мастер Ларри, не надо так шутить,– говорил Спиро с болью в голосе.

– Он совершенно прав, Спиро,– со всей серьезностью подтверждал Лесли.– Не такая уж она хорошая мать.

– Не смейте так говорить, не смейте! – ревел Спиро.– Если б у меня была такая мать, я б каждое утро опускался на колени и целовал ей ноги.

Итак, мы поселились в розовом доме. Каждый устраивал свою жизнь и приноравливался к обстановке сообразно своим привычкам и вкусам. Марго, например, загорала в оливковых рощах в микроскопическом купальном костюме и собрала вокруг себя целую ватагу красивых деревенских парней, которые всякий раз появлялись словно из-под земли, если надо было отогнать пчелу или передвинуть шезлонг. Мама сочла своим долгом сказать ей, что считает эти загорания довольно неразумными.

– Ведь этот костюм, моя милая,– пояснила она,– не так уж много закрывает.

– Не будь старомодной, мама,– вспыхнула Марго.– В конце концов, мы ведь умираем всего лишь раз.

На это замечание, в котором было столько же неожиданности, сколько истины, мама не нашла ответа.

Чтобы занести в дом сундуки Ларри, троим крепким деревенским парням пришлось целых полчаса потеть и надрываться, в то время как сам Ларри бегал вокруг и давал ценные указания. Один сундук оказался таким огромным, что его надо было втаскивать через окно. Когда оба сундука водворили наконец на место, Ларри провел счастливый день за их распаковкой, так загромоздив книгами всю комнату, что нельзя было ни войти, ни выйти. Потом он возвел из книг зубчатые башни вдоль стен и целый день просидел в этой крепости со своей пишущей машинкой, выходя только к столу. На другое утро Ларри появился в очень дурном расположении духа, потому что какой-то крестьянин привязал осла возле самой ограды нашего сада. Время от времени осел вскидывал голову и протяжно кричал своим надрывным голосом.

– Ну подумайте! – сказал Ларри.– Разве не смешно, что грядущие поколения будут лишены моей книги только от того, что какому-то безмозглому идиоту вздумалось привязать эту мерзкую вьючную скотину прямо у меня под окном.

– Да, милый,– откликнулась мама.– Почему же ты не уберешь его, если он тебе мешает?

– Дорогая мамочка, у меня нет времени гонять ослов по оливковым рощам. Я запустил в него книжкой по истории христианства. Что, по-твоему, я еще мог сделать?

– Это бедное животное привязано,– сказала Марго.– Нельзя же думать, что оно само отвяжется.

– Надо, чтоб был закон, запрещающий оставлять этих мерзких животных около дома. Может кто-нибудь из вас увести его? – С какой стати? – сказал Лесли.– Он нам вовсе не мешает. – Ну и люди,– сокрушался Ларри.– Никакой взаимности, никакого участия к ближнему.

– Очень уж у тебя много участия к ближнему,– заметила Марго.

– А все твоя вина, мама,– серьезно сказал Ларри.– Зачем было воспитывать нас такими эгоистами?

– Вы только послушайте! – воскликнула мама.– Я их воспитала эгоистами!

– Конечно,–сказал Ларри.–Без посторонней помощи нам бы не удалось достичь таких результатов.

В конце концов мы с мамой отвязали осла и отвели его подальше от дома. Тем временем Лесли распаковал свои пистолеты и принялся палить из окна по старой консервной банке. Пережив и без того оглушительное утро, Ларри выскочил из комнаты и заявил, что вряд ли сможет работать, если каждые пять минут весь дом будет сотрясаться до основания. Обиженный Лесли сказал, что ему необходимо тренироваться. Ларри ответил, что пальба эта похожа не на тренировку, а на восстание сипа-ев в Индии. Мама, у которой нервы тоже страдали от выстрелов, предложила тренироваться с незаряженным пистолетом. Лесли целых полчаса старался втолковать ей, почему это невозможно, но в конце концов ему пришлось взять консервную банку и удалиться на некоторое расстояние от дома. Выстрелы теперь звучали несколько глуше, но все еще заставляли нас вздрагивать.

Не переставая следить за нами, мама в то же время продолжала вести и свои собственные дела. Весь дом был наполнен ароматом трав и резким запахом чеснока и лука, на кухне кипели разные горшки и кастрюльки, а между ними в съехавших набок очках двигалась мама, бормоча себе что-то под нос. На столе подымалась пирамида истрепанных книг, куда мама время от времени заглядывала. Если можно было отлучиться из кухни, мама с удовольствием копалась в саду, что-то сердито подрезала и обрывала, что-то вдохновенно сеяла и подсаживала.

Меня сад тоже притягивал. Вместе с Роджером мы открыли там много интересного. Роджер, например, узнал, что не следует нюхать шершней, что деревенские собаки убегают с громким визгом, если поглядеть на них через калитку, и что цыплята, которые соскакивают вдруг с кустов фуксии и уносятся с безумным кудахтаньем, хотя и желанная, но недозволенная добыча.

Этот сад игрушечных размеров был для меня настоящей волшебной страной, где в цветочной чаще суетилась такая живность, какой я еще ни разу не встречал. В каждом розовом бутоне среди тугих шелковых лепестков жили крохотные, похожие на крабов паучки, поспешно удиравшие в сторону от ваших любопытных глаз. Их маленькие прозрачные тельца были окрашены в тон цветов, на которых они обитали: розовые, кремовые, винно-красные, маслянисто-желтые. По усеянным тлями стеблям, будто лакированные игрушки, ползали божьи коровки – бледно-красные с крупными черными пятнами, ярко-красные с бурыми пятнами, оранжевые в серых и черных крапинках. Кругленькие, симпатичные божьи коровки переползали со стебля на стебель и поедали анемичных тлей. А над цветами с солидным деловым гудением летали пчелы-плотники, похожие на пушистых голубых медведей. Аккуратные гладкие бражники весело носились над дорожками, замирая иногда в воздухе на распахнутых, дрожащих крыльях, чтобы запустить в середину цветка свой длинный гибкий хоботок. По белым мощеным дорожкам сновали крупные черные муравьи, собираясь кучками вокруг какой-нибудь диковины: дохлой гусеницы, обрывка розового лепестка или метелочки травы, набитой семенами. А из окрестных оливковых рощ через ограду из фуксий лился бесконечный звон цикад. Если бы знойное полуденное марево стало вдруг издавать звуки, этой было бы как раз вот такое удивительное звенящее пение.