Анатолий Ким - Белка Страница 51

Я вскарабкался на обрыв и предстал перед тобою почти что в костюме Адама, но в очках, что отчасти компенсировало разницу наших одеяний. Я напомнил тебе, где и при каких обстоятельствах мы встречались несколько лет тому назад, тогда я еще не был женат, а теперь у меня жена и ребенок, вон тот карапуз... День был на диво хорош - бархатная жара, над неподвижно замершими травами и нагретым песком струилось прозрачное марево, а ты, брат, был в глухо застегнутой рубахе, в душных помятых штанах, и лишь летние сандалеты да слегка подвернутые рукава белой рубахи, откуда торчали бледные слабые руки, говорили о твоей попытке как-то соответствовать почти тропической июльской жаре. Я спросил у тебя, почему ты не купаешься, и ты ответил, метнув на меня возмущенный взгляд, что это не нужно тебе - имелось в виду языческое празднество пляжных игр на водах, и оголенные тела мужчин и женщин, и откровенное, уничтожающее всякий стыд торжество чувственности, и две здоровенные девахи, молодые, гладкие антилопы, с визгом промчавшиеся мимо нас, тряся грудями, - все это не нужно было бородатому крошечному человеку в слишком просторных штанах, в сандалетах на босу ногу. Он еще добавил, что все это для него уже "пройденный этап". Я спросил у него, зачем же он тогда явился сюда, ведь добраться до пляжа в жаркий июльский день, да еще и в выходной, было делом довольно сложным. У конечной станции метро гудела огромная толпа, дожидаясь автобуса, было много милиции и людей с красными повязками на руках, должно быть из народной дружины; ходили вдоль очереди жаждущих попасть на пляж потные билетерши с сумками и почти насильно оби-лечивали будущих пассажиров автобуса, которых столько набьется в машину, что не только билеты брать рукою шевельнуть не смогут, чтобы поправить сползающую на нос панамку... Все это живо пронеслось перед моим мысленным взором, пока я с недоумением и с какой-то безнадежной тоской разглядывал бледное, темнобородое, тщедушное существо, почему-то забравшееся в самую середину пляжного лежбища.

Мне жилось тогда странно, с виду я вел самый заурядный и нормальный образ жизни, ходил на службу, женился и спал в одной постели с женою, встречал, ее с букетом цветов в роддоме, когда она подарила мне сына, водил его в ясли-сад и забирал вечером оттуда, ездил с семьею в загородный лес и на пляж летом... Все было обычно, как у всех, то же самое банальное сумасшествие так называемой семейной жизни... и уже созрела в душе моей решимость, я понял, наконец, как должен поступить и купил себе щенка сибирской лайки... Но об этом моя бесценная, позже...

Я ждал ответа на свой вопрос, однако человек, столь похожий на недозрелого гнома, ответом меня не удостоил. Он полуотвернулся от меня, то есть стал ко мне боком, и глубоко запустил руку в карман штанов. Мешок кармана был, очевидно, столь велик, что бородачу пришлось даже наклониться, а свободной рукою ухватить штанину где-то возле колен и подтянуть ее кверху, помогая ищущей руке встречным движением карманного дна. Наконец он нашарил то, что искал, выпрямился - и вынул из недр штанов обыкновенный жестяной будильник. Стоя в двух шагах от исследователя космических икон, я отчетливо слышал, как машинообразно стучит заведенный будильник; время он показывал без двадцати четыре. Человек по-прежнему ничего не говорил мне и даже не смотрел в мою сторону. Он вдруг снова нагнулся и сунул будильник между ног и зажал его в паху, там и стучали теперь часы, громко отсчитывая проходящие мгновенья. Он, то есть мой исследователь, покосился на меня, и на лице его промелькнуло что-то вроде торжествующей усмешки; стоял он, странно растопырив и чуть отведя назад руки, в позе ныряльщика, собирающегося прыгнуть головою в воду. И вдруг с визгом загремел туго заведенный будильник: - и в ту же секунду моего бородача не стало. Не в переносном смысле, а буквально - он исчез словно невидимка.

Ко мне вразвалочку подошел седоватый пузатый бобер, впрочем, сам не догадывавшийся, наверное, кто он таков, торопливо прожевал и проглотил то, что было у него во рту, и удивленно спросил, а где же этот, который беседовал с вами - со мною то есть. Предвидя возможные осложнения, я взял себя в руки и хладнокровно отвечал толстяку, что это был один из помощников иллюзиониста Кио, который сегодня отдыхает и находится сейчас на другом берегу возле той голубой машины, и я показал на дальний берег водохранилища, где отдельным лагерем стояли владельцы легковыхавтомобилей. Удовлетворенный моим ответом, бобер понимающе кивнул и вернулся на свое место доедать оставленную пищу.

А я вернулся к жене и сыну, которые возились под песчаным обрывом, роя палочками пещерку, и мне было понятно, что недоступную для моего разумения тайну являют собою эти подлинные люди, с виду такие нелепые и беспомощные, но знающие нечто такое, что даже с помощью простого будильника или ржавой кочерги они могут летать, исчезать, преодолевать земное тяготение, проникать в подземный Тартар и выбираться оттуда с возвращенной к жизни невестой. А я... а мне и всем таким, как я, ничего подобного совершать не дано, зато мы можем летним воскресным днем поехать с женами и детьми на пляж...

Человек будущего! Оно уже есть, оно говорит с вами - будущее так же наличествует, как и прошлое, все уже давным-давно произошло, и Вселенная до краев наполнилась всеми совершившимися событиями. И будущие люди уже существуют, и прошлые люди еще существуют, а МЫ, составляющие ныне звучащий Хор Жизни, всегда гудим, хлопочем единым ульем какого-нибудь одного человеческого поколения. И когда нечаянно залетают друг к другу соседи по поколениям - появляясь то слева, то справа, то МЫ радостно дивимся друг на друга и печалимся лишь оттого, что из-за тесноты пространства нам невозможно быть всем вместе, рядом и всегда, что из-за нехватки места на Земле бессмертные люди вынуждены уходить в более вместительное и обширное - каждый в свое время.

Был у меня друг, который оставил меня ради женщины и, покинув родину, уехал в Австралию, - и в день, когда мы прощались в Шереметьевском аэропорту, происходил не разрыв пространства, в результате чего мой друг улетел за тридевять земель с помощью металлической трубы, называемой реактивным самолетом, - нет, в этот день разрывалось наше с ним общее время - юности, дружбы, чистой мечты и бескорыстной любви к искусству, - разрывалось, чтобы никогда больше не соединиться. Но он этого не понимал, зачарованный львицей, которая приняла облик милой веснушчатой женщины, и полетел навстречу своей гибели, отвернувшись от своего бессмертия. Оно ведь для каждого из нас заключалось в степени нашей преданности творчеству, творческое состояние - это ведь и есть бессмертие наяву.

Велик заговор зверей, охвативший эту планету, и пока нет никакого резона считать его одолимым - никакого резона, коли мы существуем в разрозненности наших отдельных времен. А они, почуяв гибельность для себя в человеческом начале, сумели организоваться, снюхаться в мировом масштабе, так сказать, и я, Георгий Азнаурян, могу свидетельствовать о том, что у них существует международная тайная организация, подобная масонской ложе, самолично присутствовал я однажды на их грандиозном конгрессе в Гонолулу, куда ездил вместе с женою на так называемый (официально) Международный конгресс любителей домино.

В программе этого конгресса были серьезные доклады по истории и теории домино, показательные товарищеские встречи прославленных мастеров этой игры, принятие устава международного общества доминошников и прочее; но главным была все же развлекательная часть между заседаниями, эти страшные оргии обжорства и пьянства, соревнования пивоглотов, посещения матчей женского бокса, совместные купания нагишом и катание на яхтах - все эти плотоядные увеселения, организованные на денежки богатых покровителей и членов общества. Эта неофициальная часть и являлась, собственно, сутью данного конгресса, призванного, как я понял, продемонстрировать торжество международного заговора хищников, его великую победу над человеческим началом и вящее доказательство этой победы.

Две недели продолжался беспримерный триумф зверья, во время которого было показано все, чем хороша жизнь современных организованных оборотней, и мне приходилось наблюдать таинственные ночные мистерии для самых посвященных, присутствовать даже при человеческом жертвоприношении, когда бросили в громадный тигель с расплавленным серебром купленного специально для этого обряда тайванского китайчонка, а после металл разлили по формам и сделали памятные медали для участников съезда.

В заключение торжеств состоялся - опять-таки ночной - митинг, на котором все участники стоя исполнили гимн общества со словами припева: "Жизнь в наших руках, друзья, как черные костяшки домино", - причем текст был переведен на шестьдесят семь языков и каждый участник, таким образом, смог исполнить песню на родном языке. Разъезжались участники съезда довольные и счастливые, сердечно благодаря отцов доминошного общества и его покровителей, среди которых одной из самых щедрых была, увы, моя жена Ева.