Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы Страница 6

Так было и в Черни. У нас в городке торговлю держали купцы Соколовы. Они торговали галантереей, обувью, продуктами… вообще всем, в чём только случалась нужда у местного населения. Самый старший и самый богатый из Соколовых — Иван Андреевич имел магазин красных товаров (то есть материи). Помещался он в центре города на Соборной площади.

Зайдёшь, бывало, туда вместе с мамой. У входа низким поклоном встречает седой благообразный старичок. Белые как снег волосы по старинке подстрижены в скобку, густо смазаны лампадным маслом. Белые усы, белая округлая борода. Одет во что-то чёрное, долгополое, наглухо застёгнутое до самого горла. Во всей наружности так и сквозит желание каждому угодить. Посмотришь на этого тихого, услужливого старичка и никак не подумаешь, что он и есть владелец этого лучшего в городе магазина, что все эти нарядные, франтоватые приказчики, которые лихо отмеривают аршинами разную материю и с треском рвут ситец и полотно, что все они исподтишка с робостью посматривают на своего грозного хозяина и трепещут от одного его недовольного взгляда.

Иван Андреевич Соколов был важное, уважаемое лицо в нашем городе — не только самый богатый купец, но ещё и церковный староста в соборе. Там по субботам и воскресеньям он стоял за высокой конторкой и продавал восковые свечи.

Иван Андреевич был известен всем своим благочестием. При добровольной подписке на новый колокол для собора первый подписал своё пожертвование — сто рублей.

— Ох уж этот мне святой угодник! — посмеиваясь, говорила мама. — Пришли к нему в лавку сатину на наволочки купить, уж он и о здоровье справился, и долгих лет жизни пожелал, и тут же на четверть аршина обмерил. Прямо гляди да гляди за ним, даром что старый. И куда ему столько денег? Ну, хоть бы на курорт за границу ездил, а то ведь из лавки в церковь, из церкви домой, и больше никуда.

Не меньшей, а, пожалуй, даже большей известностью, чем сам Иван Андреевич, пользовалась у нас в городке, да и во всём уезде, его жена Елизавета Александровна. Про них обоих частенько говорили: «Весь свет обойди, а второй такой пары не сыщешь». И вот теперь, спустя полвека, я тоже повторяю эти слова.

Иван Андреевич был пригожий лицом старичок, чистенький, аккуратный, смышлёный от природы, но почти неграмотный, что, впрочем, не помешало ему приобрести большой капитал. Единственной его целью в жизни была торговля и нажива денег. А душу свою он отводил по праздникам в соборе, где продавал свечи и замаливал грехи.

Елизавета Александровна ни в чём не походила на своего супруга. Она была на редкость страшна, неряшлива в одежде и больше всего напоминала огромную, разжиревшую и человекообразную обезьяну. В противоположность своему полуграмотному мужу, она была хорошо образованна, когда-то окончила Смольный институт и свободно владела несколькими языками. Цель её жизни заключалась в том, чтобы учить детей. Она обучала всем предметам мальчиков и девочек, начиная с первого и до пятого класса гимназии.

Ну, а как именно обучала, об этом я хорошо узнал, когда сам попал к ней в пансион.

Что же сближало между собой этих двух столь разных людей, проживших вместе долгую жизнь? У них были две общие склонности: ненасытная страсть к деньгам и трогательная любовь друг к другу. Эта любовь особенно заметно проявлялась у Елизаветы Александровны. Впоследствии, учась в её школе, я мог почти ежедневно наблюдать одну и ту же сценку.

Под вечер Иван Андреевич возвращался из лавки домой очень усталый. Заслышав ещё в передней его шаги, Елизавета Александровна сразу будто оживала.

— Дедушка, не достать ли вам мягкие туфли? — заботливо говорила она, с трудом поднимая с кресла своё грузное тело и спеша навстречу мужу.

— Благодарствую вас, Елизавета Александровна. Не извольте беспокоиться, — обычно отвечал он и, окинув суровым взглядом столовую, превращённую в школьный класс, спешил к себе в спальню.

Воображаю, с каким наслаждением он выкинул бы вон из своего дома все эти географии, истории, грамматики, которых сам никогда не изучал; выкинул бы вместе с мальчишками и девчонками, отнимавшими у него немногие часы досуга.

Но что бы тогда стала делать одна-одинёшенька без этих учеников его престарелая взбалмошная супруга? А насколько уменьшился бы их ежемесячный доход? Ведь с каждого ученика Елизавета Александровна брала плату по десять рублей в месяц, а учеников бывало по два, а то и по три десятка. И вот старик скрепя сердце мирился с невероятной сумятицей, которую вносили в его дом и в его жизнь все эти глубоко ненавистные ему мальчишки и девчонки.

Так и доживали свой век самые старые представители купеческого рода Соколовых. Они жили в собственном двухэтажном доме на главной, или, иначе, Соборной, улице. Их дом был известен всему нашему городку, всему Чернскому уезду.

ПРО ТЕХ, КОМУ Я ЗАВИДОВАЛ

Василий Андреевич был родной брат мужа бабки Лизихи — Ивана Андреевича Соколова, того самого богатого купца, который имел магазин на Соборной площади и сам в нём торговал.

Когда-то, в молодости, Василий Андреевич тоже имел собственную торговлю, но давно уже бросил этим заниматься и жил на доходы со своего капитала.

Ни он, ни его жена Аделаида Александровна вообще ничем не занимались. Жили они, как сами любили говорить, в собственное удовольствие. А удовольствие заключалось в том, что Василий Андреевич осенью и зимой охотился с гончими на зайцев, а остальное время проводил, сидя у окна, раскладывая пасьянс и разглядывая редких прохожих. Вечером он обычно отправлялся в клуб поиграть в карты «по маленькой», чтобы много не проиграть. Вообще Василий Андреевич на купца ничуть не походил: стригся бобриком, брил бороду, оставляя только усы. Одевался в пиджак, брюки навыпуск и штиблеты. Курил папиросы, в церковь ходил только раз в году — к заутрене и то, так сказать, компании ради, да и компанию водил не с купечеством, а с местной интеллигенцией.

Его жену Аделаиду Александровну все за глаза звали «Сорока». Она была высокая, тощая, очень вертлявая, всегда куда-то спешила и говорила без умолку. Если пошла по городу какая-нибудь сплетня, можно было не сомневаться, что это Сорокине дельце. Знать сплетни и новости всего городка, а главное, самой их распускать — без этого она и дня не могла прожить.

И всё-таки дом Василия Андреевича Соколова считался самым гостеприимным домом в Черни. Особенно часто заглядывали к Василию Андреевичу любители охоты с гончими. Ведь его гончие собаки были, бесспорно, самые лучшие не только в городе, но и во всём уезде.

Нередко заходили к Василию Андреевичу и мы с Михалычем.

Помню, с каким наслаждением слушал я их разговор о том, как собаки нашли зайца или лису и погнали зверя по перелескам, как он потом выскочил прямо на охотника. Тот — бац, бац, да мимо. Зверь дальше, собаки за ним… В эти минуты я забывал всё на свете. Перед глазами, как наяву, вставали лесные поляны, все в белом снегу. По ним скакали зайцы, неслась, распушив хвост трубой, огненно-рыжая лисица… «О, как чудесно должно быть всё это на самом деле! — думал я. — Поскорее бы вырасти, приобрести ружьё и вместе с Михалычем, с Василием Андреевичем тоже ездить на охоту». Это представлялось мне самым большим и почти несбыточным счастьем.

Но такое счастье становилось ещё заманчивее и даже как то ощутимее, ближе, когда зимой на долгожданные каникулы к Василию Андреевичу приезжал из Москвы сын Кока.

Он казался мне верхом всякого совершенства. Во-первых, Кока был лет на семь, на восемь старше меня. Это был уж не мальчик, а молодой человек. Одна его ловкая, стройная фигура в чёрном мундире лицеиста с золотыми пуговицами уже приводила меня в восторг. Кока открыто курил папиросы и считался первым кавалером в Черни. Он отлично танцевал, был находчив, остроумен. Я много раз слышал, как взрослые, смеясь, говорили:

— Ну, Кока приехал, теперь все наши барышни с ума посойдут.

Правда, подобные разговоры меня совсем не интересовали: какие там барышни и почему они должны теперь сойти с ума? Я понимал одно, что, раз взрослые, говоря о таких страшных вещах, смеются, значит, барышням не угрожает никакая опасность, а следовательно, о них и думать не стоит.

В тысячи раз интереснее для меня было совсем другое: частенько зимой, выбежав ранним утром на Никольскую улицу, я оказывался свидетелем чудесного зрелища. Вдруг возле дома Соколовых широко распахивались ворота, и из них на вороной лошади, запряжённой в розвальни, выезжал Василий Андреевич с Кокой. Оба в меховых куртках, у обоих за плечами ружья, и тут же, в санях, нетерпеливо повизгивали гончие собаки.

— Вишь, Соколов с сыном на охоту подались! — скажет кто-нибудь из случайных прохожих.

А я стою, онемев от восторга, и ещё долго смотрю в конец улицы, где давно уже скрылись за поворотом сани с охотниками.