Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 61

- Кто... кто - ты? - первой нарушила молчание Эсфирь, слегка заикаясь. - За-зачем ты здесь? Как тебя зовут?

- Зачем тебе знать мое имя? - загадочно улыбнулась женщина.

- Но... ты ведь Анна, моя мать? Ведь так? - догадалась царица.

- Может, и так, - сказала женщина неопределенно. - Ты звала меня, я пришла, и теперь вижу, как тебе плохо, бедная моя девочка. Я вижу, как ты боишься говорить с царем, как сильно терзаешься.

- Надо же, тебе ничего не надо рассказывать, ты и так все знаешь, удивилась Эсфирь.

- Тебе не нужно ничего бояться, - сказала женщина. - Завтра оденься по - царски, в самые великолепные свои одежды, и в полдень выходи погулять в сад перед царским домом, как раз напротив входа во дворец, откуда царь смог бы заметить тебя. Завтра у него будут послы из Сирии, но из-за сильной жары все они будут сидеть в тронном зале при открытых дверях.

- Но... боюсь, он и не посмотрит в мою сторону, - вздохнула Эсфирь. В последнее время мой муж занят только государственными делами, он совсем позабыл обо мне. Мне сказали, что все мужчины из персов и мидийцев умеют думать лишь о войнах и о трофеях мс поля битвы.

- Не думай ни о чем, а сделай так, как я сказала. Только не забудь надеть на голову вот эту накидку, - сказала незнакомка, показав на край своего покрывала. - Ты найдешь его в своем сундуке, завтра оно будет тебя охранять, девочка моя.

- Только Мардохей так называл меня - "девочка моя", и до сих пор назвает... - отозвалась Эсфирь.

- Нет, не только он, - грустно улыбнулась женщина. - Только ты пр это ничего не знаешь. Но теперь мне пора идти, я пришла, только чтобы отдать тебе покрывало, мне пришлось очень торопиться.

- Погоди, не уходи так быстро, ведь ты все-все знаешь! Скажи, только одно скажи наперед: что будет в нашем царстве тринадцатого дня адара?

- Война, - тихо сказала женщина.

- Но что, что со всеми нами будет? Когда-то я поклялась себе, что умру в один день вместе с царем...

Незнакомка грустно покачала головой и вдруг исчезла, словно бы растворилась в утреннем, фиолетовом воздухе

Эсфирь потрясла головой, прогоняя остатки сновидения - похоже, она просто незаметно заснула, лежа на полу. Дверь по-прежнему была закрыта, в комнате, кроме нее, никого не было, низкая скамейка напротив окна стояла пустой.

- Наша царица жива? Три дня уже миновали, - раздался за дверью испуганный голос служанки.

- Если царица и сегодня не захочет есть, и откажется от прогулки, от её красоты может не остаться и следа, - услышала Эсфирь голос второй из своих девиц, которая прежде, в доме Гегая, всегда ходила перед ней с зеркалом и повторяла эту с трудом заученную фразу.

Эсфирь вышла из своего заточения, ополоснула лицо холодной водой и отправилась одеваться.

"Я должна убедиться, что это - всего лишь сон, и тогда я совсем успокоюсь, - мысленно уговаривала себя Эсфирь. - И все же никогда прежде не было у меня таких ясных сновидений, я и теперь помню каждый узор на её одежде, каждое сказанное слово..."

Когда же служанка открыла крышку тяжелого сундука с серебряными засовами, царица невольно ахнула: поверх одежды лежало белое покрывало, расшитое золотыми нитыми, в котором ночью приходила к ней незнакомка. Теперь Эсфирь нисколько не сомневалась, что это и впрямь была её мать Анна, которая услышала голос своей дочери.

Эсфирь взяла покрывало в руки и поднесла к лицу - из мягкого, белого шелка, оно, казалось, до сих пор хранило родное тепло и не было никакой другой одежды, которая...

4.

...была ей так сильно к лицу.

Ближе к полудню Эсфирь совсем успокоилась: несмотря на три дня голодания и скорби, все отметили, что сегодня она выглядела великолепнее, чем прежде. Конечно, царица немного побледнела, но зато теперь ещё заметнее обрамляли её лицо черные, блестящие волосы, и ярче казались на нем темные, лучистые глаза.

Наконец-то царица в сопровождении двух служанок пожелала отправилться на прогулку во внутренний двор дворцового дома, хотя была ещё очень слаба, как человек, который только что перенес тяжелую болезнь. Эсфирь даже приходилось опираться на одну из своих служанок, чтобы не упасть - но как же тем не менее была прекрасна сегодня царица в своей задумчивой неге и цвете юной красоты! На этот раз на голове царицы не было тяжелого венца царского достоинства, украшенного драгоценными камнями, а лишь светлое покрывало, которое было ей необычайно к лицу. Как живое, оно отзывалось на каждое дуновение воздуха, и красиво трепетало на ветру.

Лишь чересчур рассеянной казалась сегодня царица, невнимательной к известиям, хотя утром сама спросила, что нового произошло во дворце за прошедшие три дня. Но когда Гафах сказал ей, что вчера к царю прибыли послы из Сирии, Эсфирь лишь равнодушно махнула рукой, сказав: "Я уже знаю об этом", хотя сирийцы прибыли только ночью, и об этом пока было изветсно лишь некоторым из слуг.

Выйдя во внутренний двор царского дома, Эсфирь сразу же увидела, что двери в тронный зал и впрямь распахнуты настеж из-за нестерпимой духоты. Теперь из сада ей был хорошо виден Артаксеркс, восседавший на престоле в окружении незнакомых людей.

Весь в золоте и драгоценных камнях, царь имел сегодня настолько неприступный вид, что у Эсфирь на несколько секунд упало сердце.

Артаксеркс заметил в саду царицу, гуляющую в окружении своих служанок, но лишь проводил её взглядом и нахмурил брови. Похоже, послы снова привезли ему издалека не самые лучшие новости, и мрачное лицо царя не предвещало ничего хорошего.

Если бы Эсфирь могла сейчас подойти к нему, хотя бы только для того, чтобы утешить и подбодрить! Но даже царица не могла подойти к царю прежде, чем он сам укажет на неё своим скипетром. Этот древний обычай не только подчеркивал величие владыки, но обеспечивал ему защиту от любых внезапных нападений и служил законом.

Послы как раз закончили утренние переговоры с царем, начали неторопливо подниматься со своих мест.

"В своих храмах мы каждый день молимся за здоровье нашего великого царя и его божественной супруги Эсфирь, слухи о красоте которой достигли краев замли", - сказал, напоследок, один из сирийцев с подобостратным поклоном. Он давно понял, что для того, чтобы нравиться царям, вельможам и военоначальникам, нужно как можно сильнее расхваливать их новых жен.

"В новом кувшине вода самая холодная, - поддержал другой посол с заискивающей улыбкой. - Да приветствуют наши боги царицу благословением и приветом вечным, и пошлют ей крепкого здоровье и много царских наследников!"

Артаксеркс ещё раз через плечи говорящих взглянул на Эсфирь: она и впрямь была прекрасна, но слишком слаба, и даже с трудом держалась на ногах, опираясь на одну из своих служанок. Артаксеркс вспомнил, что уже месяц, если не больше, он не призывал к себе царицу, и теперь поневоле смутился. Не больна ли она, все ли у неё благопролучно? Он даже у своих слуг давно не спрашивал про Эсфирь, занятый неотложными делами.

Как только послы покинули зал, Артакесркс нетерпеливо махнул в сторону Эсфирь царским жезлом, призывая её как можно скорее подойти к трону. Царица отделилась от своих служанок, торопливо приблизилась, но тут колени её неожиданно ослабели, и она упала прямо на руки Артаксеркса без чувств. Пока служанки пытались привести Эсфирь в себя, старательно, обмахивая опахалами и обрызгивая лицо водой, Артаксеркс бережно держал царицу на руках, и испытывал незнакомое умиление, словно качал сейчас легкое тело своего дитя, лелеял свою кровь и плоть.

А когда царица открыла глаза, он провел рукой по её волосам и спросил:

- Что с тобой, Эсфирь? Ты не больна? Или что-то тебя тревожит? Может, тебя кто-то обидел? Не бойся, скажи мне все, я твой муж, и наше владычество - общее.

Артаксеркс дотронулся царским скипетром до шеи царицы, где была знакомая, теплая ложбинка, поцеловал её в это место и прибавил:

- Ты ведь что-то скрываешь от меня...

- Когда я сейчас смотрела на тебя, господин, то увидела в тебе как бы Ангела Божего, и таким дивным, незнакомым было твое лицо, пламеневшее славой и наполненное благодатью, что силы покинули меня... Но теперь я вижу тебя в прежнем облике. И я снова никак не могу решиться высказать тебе свою просьбу, - доверчиво прошептала Эсфирь.

- Какая же будет просьба твоя? Даже до полуцарства будет дано тебе, если ты попросишь, ты ведь желанная моя супруга.

Суровое лицо Артаксеркса светилось непривычной нежностью. Эсфирь и вспомнить не могла, когда последний раз видела на нем такое выражение.

"Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением".

И в такой момент просить об отмене войны, нарушать когда-то данное царю слово? Это означало только одно - раз и навсегда разрушить свое счастье.

- Ну же, какой будет твоя просьба?

"Время ли теперь думать о своем счастье? - вспомнила Эсфирь. - Снова я думаю только о своем благополучии..."