Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 64

Аман Вугеянин, выпятив грудь, важно прошел мимо Мардохея, но тот лишь покосился и снова сделал вид, что не замечает царского везиря, а уставился теперь себе под ноги.

Аман и сам не помнил, как оказался у себя дома, - не иначе, как перелетел из сада по воздуху, и очнулся уже в своей комнате, топая ногами, громко крича::

- Почему, почему я должен ещё ждать столько времени, когда вместе со всеми вонючими иудеями сдохнет Мардохей Иудеянин, а также его гнусное отродье? Или ты ещё не слышала, Зерешь, какой новой милостью возвысил меня Артаксеркс над всеми в царстве?

Зерешь, не глядя на мужа, на которого ей давно уже было тошно глядеть, привычно, без всякого выражения, закивала головой:

- А ведь правду говоришь, правду говоришь...

И друзья дома были тут, хотя в мыслях они уже собрались возвратиться в дом брата Зерешь, в Бактрию, ссылаясь на то, что время их пербывания в Сузах подошло к концу. Теперь же Зерешь и сама постоянно думала о том, как ей сбежать от Амана вместе со своими гадателями, а потому старалась ни в чем ему лишний раз не перечить.

Для начала Аман ещё раз пересказал вслух о своем великом богатстве, о сыновьях, которые установили в Сузах свои порядки и хозяйничали на улицах почище царских стражников, о дорогих подарках, которые доставлялись в его дом из разных частей света.

- Вот и царица Эсфирь никого не позвала с царем на пир, кроме меня одного, - перешел, наконец, Аман к последней новости. - Но это тоже ещё не все - я и завтра вечером зван на пир с царем и царицей, потому что я для них - все равно что член царской семьи, и я снова буду между ними сидеть за столом...

- Правильно, говоришь, правильно, - равнодушно бормотала Зерешь, думая лишь о том, как не заснуть. Теперь ночами она была занята тайными сборами в дальний путь и потихоньку укладывала сундуки.

- Нет, не правильно! - вдруг громко закричал Аман и так скривился, словно хлебнул вина, перебродившего до уксуса. - Все это ничто, вся моя власть и почести не стоят ни таланта, пока я вижу Мардохея Иудеянина, спокойно стоящего у царских ворот! Я до сих пор никак не могу выполнить главного своего желания - повесть Мардохея за язык, выколоть ему глаза, чтобы он и впрямь ничего не видел, своими руками перебить его гордый хребет!

Правильно говоришь...

Гадатели молча переглянулись между собой, и Зерешь тоже удрученно покачала головой, глядя на своего взбесившегося мужа.

- Кто мне скажет, какая казнь считается для иудеев самой позорной? обратился к ним Аман. - Я хочу выбрать для Мардохея такую казнь, чтобы не только тело, но и вся его душа долго мучилась и сотрясалась. Сегодня царь сказал, что все, что я попрошу, сделает теперь для меня, и я не собираюсь дожидаться тринадцатого дня адара, который вы мне тут нагадали. Или вы нарочно надумали тянуть время, хотели меня обмануть? Смотрите, а то я сам поднесу просмоленный факел к вашим дверям, перед тем, как мои слуги запрут в доме все окна и двери, и тогда никто из вас не спасется от огня живым...

- Я слышал, что самой позорной казнью для иудеев считается, когда человека распинают на высоком древе, то есть на палке с поперечными перекладинами. И в таком виде оставляют его умирать на глазах у всех, ответил один из гадателей. - Иудеи - стыдливый народ, они не любят обнажать свое тело, но ещё больше не любят обнажать свою душу, и нет ничего тягостней для их гордости, если кто-то будет видеть их предсмертные муки.

- Да, это ты дело сейчас говоришь! - обрадовался Аман Вугеянин. Ничего лучше и придумать нельзя, потому что любая казнь я заметил, проходит слишком уж быстро, и сразу же стирается из памяти людей. А так можно хоть каждый день, по несколько раз в день подходить к древу, на котором будет распят Мардохей, и говорить: "Что же ты мне теперь не кланяешься, иудей? Спускайся на землю, хватит блуждать в облаках! Может, теперь тебе приятно было бы согнуть передо мной свою спину?"

И Аман засмеялся, захлопал от радости в ладони, и приказал:

- Пусть слуги за ночь приготовят древо, о котором ты говоришь, а утром я скажу царю свою просьбу и сразу же прикажу пригвоздить Мардохея Иудеянина. Я желаю вечером с веселым сердцем отправиться на пир с царем и царицей, пройти мимо его древа. Прикажите слугам, чтобы они выстроили на главной городской площади древо в двадцать... нет, лучше в сорок локтей вышиной, чтобы все могли видеть предсмертные корчи проклятого иудеянина.

- Сорок локтей? Но это же... как высокая башня! - прошептала Зерешь, которой в последнее время все чаще казалось, что у Амана стало плохо с головой.

- Не спорь со мной, женщина! Нет, не сорок - в пятьдесят локтей вышиной! - взвизгнул визирь. - Чтобы Мардохея и с другого конца города было видно! И ещё я попрошу своих музыкантов, чтобы все это время они играли на дудках и барабанах веселые мелодии и пели песни, потому что это будет самым сячастливым днем в моей жизни!

- Правду говоришь, правду говоришь, - на всякий случай пробормотала Зерешь, пряча глаза.

А про себя подумала: "Если бы молитвы учеников осуществлялись - ни одного учителя не осталось бы в живых.. Иногда кажется, что перец мал, но как попробуешь его разгрызть, сразу видно, какой он горький".

Но она знала, что теперь Аман не будет выслушивать её советов, и оттого у неё было очень...

3.

...тягостно на сердце.

Поздно вечером, когда Мардохея сменил охранник ночной стражи, он не пошел сразу же домой, а отправился в дом Уззииля, потому что ему давно нужно было с кем-то поговорить о том, что сильно тяготило его сердце.

Уззииль, как всегда был не один: за столом сидели несколько учеников, молодых юношей из иудеев, и по тому, как некоторые из них устало щурили на свечи глаза, можно было без труда определить, что они тут уже сидели не первый час.

Уззииль кивнул Мардохею, чтобы тот подождал, и, не прерывая тихой беседы, указал на свободную лавку, немного в стороне от стола.

Мардохей невольно обратил внимание, что Уззииль выглядел очень усталым, и даже голос у него сделался гораздо слабее, а руки дрожали заметнее, чем прежде.

"Все вы должны твердо помнить заповеди Моисеевы, которые тот сказал о городах-убежищах, - монотонно и буднично продолжал Уззииль. - Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, то он - убийца, а убийцу должно предавать смерти. А если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет - то и это убийца, которого тоже следует умертвить. Или если кто ударит кого деревянным орудием, от которого можно умереть, и ударит из руки так, что тот умрет - то он убийца, и за убийство этого человека на вас не будет никакого греха..."

Внимательно прислушавшись, Мардохей понял, что Уззииль сейчас при помощи древнего учения готовил юношей к войне, к битве, которая начнется рано утром тринадцатого числа адара.

Эти прилежные мальчики, которые сидели сейчас перед Уззиилем, в основном, юноши из безбедных иудейских семей, проживающих в Сузах, слишком слабо представляли себе, что такое война, потому что никогда прежде ни с кем не воевыали. Похоже, он даже не вполне верили, что тринадцатого числа на улицах города и впрямь начнется кровавое побоище, и им придется брать в руки оружие для защиты - это было видно по их спокойным, веселым лицам. Мало того, многие из них в душе считали бесчестием для себя проливать чью-либо кровь, и теперь Уззииль старательно внушал им, что великий пророк Моисей, которого называли самым тихтим и кротким из людей, когда-либо жившим во все времена, заповедовал своему народу не гнушаться защитой, и мстить кровью за кровь, ибо это - справедливо и праведно.

"...Или по вражде ударит его рукою, так что тот умрет, то ударившего следует предать смерти, - он убийца. Мститель за кровь может умертвить убийцу в любом месте, где только встретит его..."

Мардохею с углового места было хорошо сейчас видно лица юношей: освещенные домашним светом, сосредоточенные - они почему-то казались на редкость прекрасными и одухотворенными. Конечно, эти мальчики были гораздо старше детей Мардохея - Вениамина и Хашшува, но, тем не менее, все они в эту минуту были его детьми, родными его детьми! И внезапная мысль, что кто-нибудь из них тринадцатого числа наверняка погибнет от железного орудия, камня или злодейской руки, вдруг пронзила Мардохея с такой болезненной остротой, что у него вскипели внутри слезы, и он с трудом сдержался, чтобы не выдать своих чувств.

Мардохей поморгал глазами, сделав вид, как будто бы слишом засмотрелся на горящее пламя, и заслонил лицо рукой.

"Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, - вот что заповедовал нам с вами пророк Моисей, - устало проговорил под конец Уззииль. - Ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего его".

Наконец, юноши встали из-за стола, попрощались с учителем и начали выходить за дверь, о чем-то тихо смеясь и в шутку перепихиваясь между собой.