Ольга Клюкина - Эсфирь, а по-персидски - звезда Страница 68

"Уж не болен ли он сегодня? - подумал Аман, замечая во взгляде Артаксеркса какое-то незнакомое, безумное выражние. - Нужно было все же подождать до вечернего пира, и там высказать свою просьбу, но теперь все равно поздно уходить..."

Конечно, сейчас для приличия Аману требовалось хоть что-то сказать, хотя бы объяснить, зачем, за каким делом он с самого утра явился во дворец, но везирь почему-то не мог выдавить из себя ни слова. Впрочем, Артаксеркс ни о чем его и не спрашивал, а странно усмехался, и, не моргая, молча рассматривал красными после бессонной ночи глазами.

- Скажи, что лучше всего сделать человеку, которого царь хочет отличить своими почестями? - наконец, спросил Артаксеркс, и у Амана сразу же отлегло от сердца.

Только теперь Аман догадался, что царь так пристально его разглядывал, потому что как раз про него раздумывал сегодня всю ночь, и сам понял, что следует гораздо щедрее платить за дружбу и мудрые советы.

А ведь и то верно, есть на свете кое-что, лучше всякого золота и серебра - великая слава и почет среди людей, этим богатством везирь явно был обделен. Почему-то слава всегда доставалась лишь царям и великим полковдцам, но, никогда их главным советникам и наставникам.

- Тому человеку, которого царь хочет отличить, я приказал бы принести одеяние царское, в которое одевается царь, - сказал Аман, незаметно косясь на рукав своего платья - тоже дорогого, но которое все же не спутать с царским.

Может, потому и не желала кляняться царскому везирю всякая ветошь, наподобие Мардохея, что их глаза не могли увидеть на одеянии Амана таких же крупных жемчужин и рубинов, которыми блистала одежда царя?

- Только лишь царское платье? Так мало? - как будто бы удивился царь.

- Еще я бы приказал также привести тому человеку самого лучшего коня из царской конюшни, и то самое седло, на каком ездит царь. И чтобы все придворные увидели, что этот человек сжимает бока не простого, а царского скакуна.

- Так мало? - снова спросил Артаксеркс, странно усмехнувшись.

-...И пусть... пусть тому человеку возложат царский венец на голову, проговорил Аман, окончательно осмелев.

Это была давняя, самая заветная его мечта - почувствовать на своем челе приятную тяжесть царского венца, чтобы люди смогли увидеть золотое сияние, иходящее от его головы.

- Не слишком ли мало ты сегодня просишь, везирь? - покачал головой Артаксеркс, как бы с большим сожалением.

"И впрямь - кто увидит на мне здесь, во дворце, царский венец? Всего лишь несколько слуг? Хорошо еще, что во дворец по каким-то своим делам прибыл великий князь Каршена, который потом расскажет остальным князьям о моем возвышении, хотя этого все равно мало..."

- Пусть этому человеку подаст одеяние, царского коня и венец один из князей царских, и чтобы человека того в полном облачении вывели на коне на главную городскую площадь и громко возвестили: "Так делается тому, кого больше всех желает отличить великий царь!"

Аман так увлекся, что даже не заметил, как под конец ткнул себя пальцем в грудь, и потому не понял, отчего Артакеркс вдруг хрипловато рассмялся.

- Хорошо ты сказал, Аман, - проговорил затем царь. - Сейчас же возьми мое одеяние и коня, как ты сказал, и сам сделай все это Мардохею Иудеянину, одному из стражников, стоящих у царских ворот. Но только смотри, ничего не спутай и не забудь из того, что ты мне сейчас говорил.

Мардохею?!!

2.

...Мардохею Иудеянину?

Мардохей стоял под деревом и любовался узором дубового листа, размышляя о том, почему Господь сотворил такими разными не только всех живущих на земле людей, но также каждую травинку и лист древесный - сделал всех и похожи, и совсем не похожими друг на друга. А когда собирал всех вместе, то получал - дерево, луг, народ.

Мардохей внимательно вгляделся в узор - прожилки дубового листа на просвет наминали крест. Лист был зеленым и отсвечивал на солнце, словно его только что старательно натерли воском. Но вот он, человек по имени Мардохей Иудеянин, зачем-то сорвал листок с дерева своей сильной рукой, и теперь листок раньше времени пожелтеет, засохнет, навсегда смешается с землей.

Сегодня утром, когда Мардохей шел на службу через дворцовую площадь, он обратил внимание на вавилонских строителей, которые старательно сооружали помост для казни, а на нем ставили высокий крест, настолько высокий, что на верхушке уже примостились птицы.

- Для кого древо? - поинтересовался мимоходом Мардохей.

- А, кто его знает, для какого-то Мардохея Иудеянина, - отмахнулся строитель. И при этом улыбнулся задорной улыбкой, потому что любые работы по дереву доставляли ему немалое наслаждение, а запах древесной коры и свежих стружек и делали счастливым и пьяным без вина. - Ты, случаем, не знаешь такого? Царский везирь приказал сделать сегодня из этого Мардохея кормушку для воронов.

- Нет, не знаю такого, - сказал Мардохей, поспешно отходя от стройки.

Сначала Мардохей хотел сразу же развернуться и пойти домой, чтобы предупредить жену и детей о том, что с ним сегодня должно случиться. Убегать из города не имело никакого смысла - Мардохей не знал такого места на земле, где можно было бы укрыться от неизбежного, предначертанного Господом.

А вдруг, к тому же, тогда Аман прикажет вместо него казнить кого-нибудь из сыновей, Мару, или просто всех без разбора?

К тому же, как только Мардохей представил, какой от его известия в доме сразу поднимется крик и плач, он вообще передумал туда идти. Быть может, сегодня ему повезет настолько, что Мара и дети вообще не увидят момента казни, а узнают обо всем позже, уже потом... Поэтому Мардохей, как ни в чем не бывало, отправился во дворец, и последний раз в жизни занял свое привычное место под дубом.

"Значит, пришел сегодня мой день, - раздумывал теперь Мардохей, крутя беспокойными пальцами листок. - Когда-нибудь такой день для всех приходит. Кто знает, сколько моих братьев погибнет в тринадцатый день Адара из-за того, что Аман Вугеянин через меня возненавидел весь народ? Значит, и я должен пострадать, тут уж ничего не поделаешь. Вот только жалко, что Эсфирь ничего не удалось сделать, и я смогу уже не дождаться посыльного от неё с каким-либо известием. Бедная девочка моя, Гадасса, и зачем я только добровольно отвел тебя в пасть к этим львам?"

Но в целом Мардохей был спокоен, и готов к самому худшему

Не первый раз на свете творилось зло, когда нечестивый преследовал невиновного: не первый, но, к сожалению, и не последний.

Потому что упрям нечестивый и говорит в сердце своем: не поколеблюсь, буду до конца стоять на своем!

Уста его полны проклятия, коварства и лжи. Они, нечестивые, всегда прячутся и сидят в засаде, в самых потаенных местах, высматривая себе добычу.

И кто-нибудь всегда попадает в сильные когти их...

Теперь же Мардохей Иудеянин занимался самым главным: мысленно прощался с каждым облаком, листом и травинкой, и жалел, что ненароком зачем-то сорвал с дерева зеленый лист

Он нисколько не удивился, когда увидел, что в его сторону направляется Аман Вугеянин в сопровождении царских евнухов и слуг.

Аман вел под узцы прекрасного видом жеребца из дворцовой конюшни, в богатом седле, рашитом золотом и дорогими камнями, а в руках везирь нес царский плащ, побитый шкурами молодого леопарда. Лицо Амана сегодня почему-то было багрового цвета, и казалось ещё больше надутым. Должно быть, от тщеславной гордости, что наконец-то удалось добиться своего?

"Потому что они не заснут, если не сдлают зла, и пропадет сон у них, если они не доведут кого до падения," - вспомнил Мардохей строчку из псалма, который особенно любил петь Уззииль.

Процессия подошла совем близко, и тогда Аман, который был ростом до плеч Мардохея, молча протянул ему в руки плащ, кивком повелевая накинуть его на плечи, а потом указал рукой на царского коня, приказывая старжнику садиться верхом.

Мардохей никогда не видел прежде, чтобы преступников таким образом доставляли к месту казни, и слегка удивился. Но, может, в этом тоже было скрыто какое-нибудь особенно хитроумное коварство? Не исключено, что после этого его начнут прилюдно раздевать на площади, стаскивать с коня, и издеваться даже ещё сильнее, чем над рабами в колодках.

Теперь нужно было набраться мужества, чтобы все вынести и не впадать в пустое отчаяние. Мардохей сделал все, что ему приказали, - нарядился в плащ и сел за коня, которые под узцы взял почему-то Аман, и направился к главным дворцовым воротам.

Мардохей нарочно не глядел по сторонам, и потому он видел сейчас перед собой только красиво расчесанную гриву коня, свои ноги, сжимающие гладкие конские бока, дорогу, пыль из-под копыт... Точь в точь, как в той сказке, которую в детстве чуть ли не каждую ночь ему рассказывал дядя Абихаил, почему-то всегда засыпая на самом интересном месте.

"А потом они видели, что ни у кого в руках нет оружия, а только гусли, бубны и тимтамы, и все пляшут, и ликуют, и поют радостные песни..."