Звезды сделаны из нас - Ида Мартин Страница 81

Сразу после проверки билетов мужики стелют себе постели и заваливаются спать, женщина достает еду и заставляет ею весь столик. Поезд движется медленно, за окошком проплывают железнодорожные постройки, жилые дома в отдалении, туманный утренний город. Пейзажи с пожелтевшими, облетающими деревьями выглядят депрессивно и тревожно. Однако настроение у меня по-прежнему боевое. От опрометчивости и вместе с тем смелости собственного поступка все еще немного захватывает дух. Я доволен собой и предвкушаю волнительную встречу с Нелей. И хотя я сразу запретил себе надеяться на нечто большее, чем доброжелательный прием, при мысли о том, что я скоро окажусь с ней рядом, замирает сердце. Эта давно позабытая детская радость невольно вытесняет и злость на Артёма, и стыд перед мамой, и тревогу путешествия в неизвестность.

Звонить маме я пока опасаюсь, поэтому, дождавшись восьми часов, пишу короткую эсэмэску: «Пожалуйста, не обижайся, но я уехал. Вернусь завтра. Не волнуйся, все в порядке, объясню, когда вернусь, но это было очень срочно и важно. Мишке я позвоню, поздравлю. Тебя тоже поздравляю и люблю».

Я не стал писать, куда еду: мама с ума сойдет, узнав, в какую даль меня понесло, а обманывать не в моем стиле. Она все поймет и обязательно одобрит, потому что сама терпеть не может несправедливость, защищает слабых и буквально вчера объясняла мне, что мужчина должен поступать решительно. Но это потом, когда я уже благополучно вернусь и, сидя на кухне, буду докладывать о том, как меня угораздило укатить за тридевять земель.

Отправляю эсэмэску и заглядываю в профиль Нелли. Со вчерашнего дня в Сети она не появлялась. Ничего удивительного. После такого-то. Хорошо еще, что страницу не удалила.

Мысль об удаленной странице заставляет меня по-настоящему испугаться. Ведь, если Неля исчезнет из Сети, связаться с ней больше не удастся. Я гоню эти страхи прочь. В любом случае, у меня есть ее адрес, а адрес не страница – его не удалишь. Снова вспоминаю, что нужно купить цветы. И тут телефон оживает. На экране высвечивается «Мама». Я тороплюсь отключить звук, чтобы звонок не успел разбудить мужиков. Сую телефон под подушку и поворачиваюсь к окну. Мы уже выехали из города и скупые урбанистические декорации сменились желто-коричневыми пейзажными красотами осеннего Подмосковья. Колеса мерно постукивают, женщина подо мной шуршит пакетами, мужики похрапывают, из соседнего купе доносятся детские голоса, я жалею, что не достал из кармана куртки наушники, но куртка висит в ногах, на крючке, и лезть за ней очень неудобно.

Заснул я раньше, чем успел почувствовать, что проваливаюсь в сон, да и спал без сновидений и ощущений, словно меня выключили. А потом вдруг включили обратно. По проходу шли люди с чемоданами: кто-то сел в поезд на маленькой станции. Мужики тоже проснулись и устроились на нижней полке, залипнув в телефонах. Я достаю из-под подушки свой. Половина третьего и десять неотвеченных звонков. Просмотреть их я не решаюсь, но подозреваю, что звонила мама. Я проспал больше шести часов – сказались бессонные ночи.

Женщина по-прежнему что-то ест. До меня доносятся запахи свежих огурцов, копченой колбасы и картошки.

Вот уж о чем я совершенно не позаботился, так это о еде. Ночью есть не хотелось, а потом я был слишком взволнован и мысли занимали настоящие проблемы, а не какие-то там бутерброды или котлеты, которые я вполне мог бы прихватить с собой.

Так что приходится все же выбраться из неудобного убежища верхней полки и отправиться на поиски проводницы, чтобы раздобыть чего-нибудь съестного. Но, кроме чая и маленькой шоколадки РЖД, у нее ничего нет.

Ресторан в девятом вагоне и забит до отказа, поэтому я просто покупаю пять завернутых в пленку бутербродов – три с сыром и два с рыбой – и иду обратно. Беру у проводницы чай в металлическом подстаканнике и возвращаюсь к себе. Поезд тормозит, мужики-попутчики торопятся выскочить покурить, а женщина с нижней полки неожиданно любезно двигается и предлагает мне поесть «нормально» за столиком. Чай – крутой кипяток. И пока он остывает, я успеваю один за другим проглотить два бутерброда. На улице снова дождь. Мужики, ссутулившись и запрятав сигареты в кулаки, суетливо дымят почти напротив нашего окна. Внезапно из туманной серости к ним подваливает какой-то тип в тонкой черной ветровке и высоких, облепленных грязью ботинках, с виду вроде молодой парень вроде меня, хотя толком разглядеть невозможно. Просит у них сигарету, но не закуривает, а прячет в карман и что-то говорит, широко жестикулируя. Но мужики только трясут головой и торопятся от него отойти.

Возвращаются мокрые, дрожащие, противно воняющие табаком.

– Да хоть и сдохнет, – ворчливо бросает один другому, убирая пачку сигарет в карман куртки. – Туда им и дорога. Воздух чище будет. Нарики как тараканы: грязь и мерзость.

– Может, он не нарик? – пожимает плечами второй. – Может, его правда кинули?

– Ага. Сто тысяч раз. Ты че? Только родился? Они же как цыгане, с три короба тебе наплетут, лишь бы денег дал.

– Да я и не собирался ничего ему давать, даже если он и не нарик. Мне самому жить не на что. – Мужик, глухо хмыкнув, подмигивает мне, и они снова, достав телефоны, усаживаются рядом.

Я с тревогой смотрю в окно. Парень в ветровке стоит на том же месте, засунув руки в карманы, голова опущена, волосы насквозь промокли, грязь с ботинок течет желтыми струями в лужу под ногами.

– А что с ним? – осторожно спрашиваю у мужиков.

Те дружно поднимают головы.

– Говорит, грабанули. Деньги отняли, и теперь не может вернуться домой. Но это точно гон. Нашел дебилов.

Вглядываюсь в темную жалкую фигуру, и не могу глазам поверить. Это же Мишка! Его острый подбородок, челка, нахохленная поза… Повинуясь внезапному необъяснимому порыву, вскакиваю и мчусь к выходу из вагона. Возле раскрытой двери стоит проводница:

– Куда намылился? Отходим уже.

– Мне на минуту.

– У нас нет минуты.

Но я все равно проскакиваю мимо нее и вылетаю на перрон.

– Немедленно вернись! – кричит проводница истерично.

Парень поворачивается в мою сторону, вытаскивает руки из карманов, и я вижу, что это, конечно же, не Мишка. Но кто-то очень похожий на него. Кто-то, кого, быть может так же умирая от страха и волнения, ждет