Арсений Рутько - Пашкины колокола Страница 9

Перестав петь, Андрей встал. Глаза у него играли злым, озорным огоньком. Тряхнув своими латунными кудряшками, он с показной, деланной приветливостью поклонился.

- Ваше степенство! Уж не знаю, как благодарить вас за столь великую честь к нам, жителям вашего подвала?! Просто и слов не могу найти. Но ведь ваше благостное подношение, как бы это сказать... Мы, конечно, сердечно вам благодарны, но напоминаю: в начале войны царев указ был, чтобы до победы над заклятым врагом ни один патриот ни капельки зелья сего не потреблял, ни-ни! Стало быть, вы не только сами царский наказ нарушить желаете, а и нас, воинов его величества, на злостное нарушение толкаете.

С некоторым смущением Ершинов развел руками.

- Так ведь, Андрей Андреев, случай-то какой! На святую службу идешь. И уж ежели я угощаю, значит, я и в ответе.

Андрей язвительно расхохотался:

- Выходит, вам можно указы царские нарушать, а простому человеку, другим-прочим, никак, да? Ну-ка, дайте, я на нее гляну.

Подмигнув отцу, Андрей потянулся через стол, хотел ухватить бутылку за горлышко, но, словно не удержав равновесия, оступился. Рука скользнула по бутылке, она опрокинулась и полетела на пол. Зазвенело стекло, брызнули во все стороны осколки.

Ершинов поспешно отступил, с подозрением всматриваясь в Андрея.

- Эх ты, руки-крюки! - Он с осуждением покачал головой. - Я же к вам с чистой душой шел, поздравить и проводить. И о геройстве слово сказать мне было желательно...

Стоявший позади Ершинова Николай Обмойкин стукнул костылем о кирпичи пола, шагнул вперед.

- Дозвольте мне, уважаемый Семен Семеныч, как я к этому делу, к геройству то есть, прямое отношение имею... Конечно, это не на пасхальный праздничек, не к любезной теще на блины ехать. Там не одно геройство, а может, и сама смертушка ждет!

- Ну-ну, валяй, герой! - усмехнулся Андрей.

- Тут, Андрей Андреев, смешки вовсе даже и не к месту! нравоучительно продолжал молодой Обмойкин. - Скажу так: о геройстве любому охламону какое-никакое понятие иметь надобно. Война и геройство это тебе, Андрей Андреев, не прогулка с дамочкой по Тверской-Ямской или там по бульвару. Это - навстречу смертельной опасности шагать, как вот я шагал! И ежели ты, Андрей Андреев, с фронта с Георгием на груди воротишься, мы с папаней тебе навстречу не бутыль, тобой разбитую, а цельную бочку выкатим. Потому как геройство ценить и уважать положено! Понял?.. А сейчас, полагаю, Семен Семеныч и папаша, ввиду прискорбного случая с разбитием, требуется возместить, чем ваша щедрость позволит!

Ершинов долго и молча в упор смотрел на Андрея, потом достал из кармана поддевки толстый засаленный бумажник и, послюнив палец, отсчитал несколько рублевок. Отвернулся от Андрея и протянул деньги Андреичу. Но тот, возмущенно выпятив седеющую бороду, отступил к стене.

- А уж это, Семен Семеныч, как бы и лишнее! Даже обидно! Мы к подаяниям не привычны, не на паперти стоим. Нас пока вот эти, - он рывком выбросил вперед туго сжатые кулаки, - кормят! Так что извините, милостыню не принимаем!

Из темного закутка Люсик с любопытством наблюдала за происходящим.

Ершинов стоял неподвижно, протянув Андреичу пятерню с кредитками, и смотрел на старого кузнеца сначала с недоумением, словно не понимая сказанного. Лицо его медленно багровело.

- Какая же милостыня, Андреич?! От полной, сказать, доброй души!

- Погоди, батя, - вмешался в разговор Андрей. - Дай мне сказать. Он снова будто бы и приветливо улыбнулся Ершинову. - Ваше степенство! Но ведь эти рублевочки-то полагаются, когда я, на вашу радость, без ноги, аль без глаз с фронта вернусь! Да? Вот тогда?.. Если мне, вон как Коле Помойкину... то бишь Обмойкину, крест на грудь его императорское величество собственной золотой ручкой, самолично... Тогда и награда!..

Андрей смотрел на домохозяина с такой напряженной ненавистью, что Ершинов не выдержал. Скрипнул сапогами, переступил с ноги на ногу, отвел взгляд.

- А вдруг, глядишь, я аванса-то не оправдаю, ваше степенство? продолжал Андрей. - Мы ведь михельсонами как приучены? Отковал, скажем, ваше степенство, какую-никакую военную железяку, которой жизнь немецкому или австрийскому кузнецу изуродовать можно, - за нее и получи кровные или, вернее сказать, кровавые пятаки... А?!

Мать с беспокойством переводила глаза с отца на сына, но оба и не замечали ее.

- Стало быть, не желаете? - насупясь, спросил Ершинов, опустив руку с зажатыми в ней кредитками. - Ну, как говорится, была бы честь...

Неторопливо достал бумажник и аккуратно сложил деньги туда.

- Па-а-нятно, господа любезные!.. В таком разе вот чего... - Он на мгновение обернулся к стоявшим позади Обмойкиным и снова, решительно выпрямившись, повернулся к квартирантам. - Ну-к что ж, ладно! Пущай по-вашему... Вот бог, а вот и порог? Этак? Однако за тобой, Андреев, должок немалый по квартире значится, а? Ежели завтра не принесешь сполна, я в присутствии Фрола Никитича, как он есть власть...

Кузнец перебил, широко разведя руками:

- Так ведь, Семен Семеныч! Выселить мою семью вы нынче по цареву указу никакого права не имеете! Как у меня сын в действующей, защищает и царя-батюшку, и вас тоже от немца-антихриста! Вышел, говорят, такой царский указ, а? Может, сынок-то мой, этот самый Андрюха, даже не одного Георгия на убитых немецких кузнецах да слесарях заработает и в офицерских погонах с фронта воротится? Тогда как?! А?

С непривычно бьющимся сердцем Пашка переводил взгляд с отца на старшего брата, на багрового от ярости Ершинова. Ему, Пашке, хотелось броситься на шею и отцу, и брату: эх, здорово, вот как надо!

Застегнув поддевку, низко напялив на лоб картуз, Ершинов повернулся уходить.

По тут вперед шагнул, побрякивая о сапог неизменной "селедкой", старший Обмойкин. Подошел вплотную к столу и, злобно глядя в пронзительно блестевшие глаза Андрея, грозно рявкнул:

- Эй, ты, голь перекатная! Как ты посмел мою заслуженную геройскую фамилию позорно калечить? Какой я тебе Помойкин, а? Да ты знаешь, гнида, что я с тобой...

В ответ Андрей расхохотался и издевательски протянул:

- С получением этой повесточки, ваше селедочное благородие, твоя полицейская власть надо мной кончилась! - Он достал из кармана повестку и помахал ею перед носом городового. - Теперь и доносы твои, и рапорты по начальству - грош для меня ломаный! С нынешнего дня я есть не обормот штатский, а воин его императорского величества! Не укусишь, твое помойное благородие!.. Поэтому просил бы вас, господин будочник, оставить на последний вечер меня, царева воина, в покое! Дать мне пролить слезу горючую на родном плече папушки да мамушки. - И вдруг лицо Андрея исказило бешенство. - Во-он! Вон сию же минуту, холуй царский! А не то пришибу по рекрутскому делу и отвечать за твою битую морду не стану! Кому сказано: во-он?!

Обмойкин отшатнулся от стола, через который перегнулся побледневший Андрей.

- Да ты что? Очумел, парень? - испуганно бормотал городовой. Попятился и, поскользнувшись в луже разлитой на полу водки, чуть не упал.

Злобно оглядывая Андреевых, Ершинов подхватил Обмойкина под руку, повел к двери.

- Пойдем отсюда, Фрол Никитич! Разве они люди, разве могут благородное обхождение понимать?! К ним с открытой душой, а они вон чего вытворяют! О благородстве человеческом, поди-ка, и не слыхали никогда. Одно слово: тьфу! Пойдем, сердешный ты мой человек! И давай-ка вперед нашего дорогого героя пропустим, за всех нас пострадавшего... Идите, Николай Фролыч, честь вам и первое место всегда! Этим-то голодранцам кишки бы на фронте на колючую проволоку намотать! От таких вся смута!

Никогда Пашке не забыть, до самой его смерти, последнего взгляда молодого Обмойкина - столько в нем было ненависти! Жестокой, ничего не прощающей, страшной.

6. ПРАВДА О ВОЙНЕ

Дождавшись, когда за непрошеными гостями захлопнулась дверь, старый кузнец устало сел, приказал сынишке:

- А ну, накинь крюк, Пашка! И возьми-ка одеяла, завесь построже окошки. По их подлой повадке они непременно подглядывать-подслушивать сунутся! - И, обернувшись в сторону занавески, за которой пряталась Люсик, крикнул: - Потерпи еще чуть, черноглазая!

Через минуту оба окна в полуподвал были плотно завешены - при всем желании с улицы ничего не увидеть.

- Теперь выходи, Люся!

Придерживая пенсне, Люсик выбралась из темного уголка.

- Ну и молодец же вы, Андрюша! - сказала она, смеясь. - Вот уж не предполагала в вас таких артистических талантов! Славно вы с незваными гостями и их водкой расправились! Пять с плюсом!

- Молодец! - похвалил сына и старый Андреев. - Не пристало нам купецкие да полицейские подношения принимать! Садись, Люся.

Люсик снова села рядом с Андреичем, изучающе, будто увидела впервые, вглядывалась в лица парней. И все молча смотрели на нее, ожидая.

- Так вот... - нерешительно заговорила Люсик, теребя кружевной воротничок блузки. - Я хотела сказать...