Анатолий Стерликов - Камышовые странники Страница 9

И цветы кругом, много цветов!

Тут бледно-голубые, хрустальные лепестки касатика, а там - тюльпаны желтые и оранжевые. Есть и пунцовые. Раскачиваясь, тюльпаны как бы вспыхивают и угасают, отчего и кажутся горящими свечечками, которые пытается задуть полуденный ветерок. И черепахи на каждом шагу. Жуют себе сочные стебельки или долбят тяжелыми лапами плотный песок. Странно: ведь не так давно из нор повыползли и снова уж землю роют. Непонятные хлопоты черепашьи!

А вот на одинокой саксаулине, на тонюсенькой веточке раскачивается агама, безобразная на вид ящерка. Чего ради она раскачивается? Возможно, просто бездельничает, а может, в этом тоже есть какой-то смысл, как и в том, что он, Егор, шагает по барханам.

Если не присматриваться, то пески могут показаться пустыми. Но стоит задержаться возле какой-нибудь саксаулины или жузгунины, как тут же и увидишь что-либо необычное. Но лучше не останавливаться. А то разве доберешься до того края?

Взобравшись на высокий Лысый бархан, Егор посмотрел в сторону Карагил-узека. Он увидел хату, окруженную темно-зелеными камышами, оставленную без надзора, и на хате (на плоской крыше) даже разглядел Анчутку, черной козявкой маячащего, - своего заклятого врага, вредного настырного козла. Не Анчутка - антихрист настоящее ему имя! Он ведь нарочно всякий раз забирается на крышу. Вот и теперь залез и ждет, чтобы его оттуда прогнали. А прогонять и некому. Тут Егор еще вспомнил наказы родителей, уехавших с братьями на дальний Жуланды-узек, проверять сетки и вентери. В груди сладко защемило, как это случалось, когда до слез кого-то жалко станет.

Пожалел Анчутку, но пошел дальше. Синие горбы, выступающие над горизонтом, манят его. А что там, за ближайшей барханной грядой? И, сам того не замечая, мальчик прибавляет шаг.

Велико желание человека заглянуть за горизонт, покорить высоту, пусть и небольшую. Оно, это желание, сидит в каждом из нас, порой мы об этом и не подозреваем. Наверное, и открытий не было бы, да может, и мир остановился, не будь у людей желания одолеть пространство, не будь стремления к далям, горизонтам и высотам.

Егор все дальше уходил от берегов Карагил-узека. Он шел бодро, только раз, ближе к вечеру, остановился, чтобы съесть пышку и отдохнуть. Он тогда даже прилег на песок, как обычно делал, играя весной на каком-нибудь поречном бархане.

Разглядывая вишневые скорлупки луковичек и погрызенный стебелек тюльпана (объедки какого-то зверька), Егор задумался: что же делать? Солнце уже низко над барханами, а синие горбы все так же далеко. Это озадачило Егора. Он ведь знает другое: ко всякому, даже к самому дальнему бархану можно за полдня дойти. А он почти день идет. Вроде бы и рядом те Каменные бугры, а все не приближаются.

А ведь уже завечерело. Неслышно больше голосов песчанок и трелей жаворонков. Пепельно-серые кусты саксаула казались то розовыми, то сиреневыми, и Егор заметил какие-то тени, мелькающие между деревьями. Каменные же бугры стали теперь густо-синими. И Егор смирился с тем, что он сегодня не доберется до т о г о к р а я.

Легко смирился, ни о чем не беспокоясь. Он ведь привык бродить в одиночку. Однако недвижные саксаулины, неуловимые тени между ними, какая-то необыкновенная тишина - все это тревожило.

Ночь застала его в межбарханье, где стояла скирда прошлогоднего сена. Видно, когда-то здесь была чабанская зимовка. Наверное, очень давно: камышовые стены овечьей кошары повалились. А сено в скирде слежалось так, что и пучка не вытащишь. Да и не сено это уже, а солома. Когда-то было сено, потом оно на солнце и воздухе перегорело, превратилось в солому.

Егор обошел скирду вокруг и обнаружил в ней глубокую нишу. Не задумываясь о том, чья это работа, Егор забрался в нишу, зарылся, затаился. Было по-прежнему тихо. Лишь в глубине скирды кто-то подозрительно шебуршал. Наверное, мышка. А то и лисица. Пахло прелью, доносились какие-то острые запахи - как возле землянки в ту весну, когда он, Егор, нос к носу встретился с волком. Он тогда был еще несмышленышем и не знал, что перед ним матерый зверь.

Не так было вчера, когда после чая с горячими пышками Егор забрался в марлевый масахан, края которого за ним, как обычно, заботливо подоткнул братка Володя. И, прежде чем заснуть. Егор разглядывал белую ткань полога, пропахшую дымом и полынью, на которой с той, с наружной, стороны выплясывали комары. Из камышей доносились крики: то резкие и скрипучие, то нежные и жалобные. Трещал камыш, в узеке шумно, как быки, плескались пеликаны. С этими звуками Егор засыпал и просыпался.

А тут стояла глухая тишина. И никого рядом. У мальчика сжалось сердце. Почувствовав, как по щеке скатилась слеза, он устыдился, стал успокаивать себя, шептать принялся на манер гуляевской бабушки, когда она перед сном творит молитву. Только слова, конечно, были другие: "Не стыдно тебе, такой большой уже, а не можешь быть один... На Жуланды-узек по кабанячьей тропе на рыбалку ходишь, возвращаешься поздно вечером, иногда ночью, и ничего, а тут нюни распустил. Знал бы отец, не пустил бы одного на узек, раз такой хныкса-плакса..."

Но "молитва" мало помогала. Он ведь впервые оказался в диком, совершенно незнакомом ему урочище, где и барханы иные, чем на Карагиле: высокие да крутобокие. А в межбарханье здесь не увидишь ни озерка, ни грив камышовых. Только жузгун и саксаул. Да сухие хрупкие пучки прошлогодней верблюжьей колючки, еще не прикрытые свежими зелеными побегами. Совсем не так на родном Карагильском урочище! Там все знакомое: Лысый бархан, Волчий бугор. Соленое озеро. А как называются эти барханы? И есть ли вообще у них названия?

Шептал-шептал Егор да и уснул. Солома кусалась, хотелось есть, было тоскливо одному. Но все же уснул. Правда, со слезами на щеках.

...Небо чистое-чистое. И ветра нет. Как и вчера, в небе радостно и весело "тюрлиликают" жаворонки. Иногда слышится шорох - из куста выскакивает заяц-толай. Всюду цветы цветут, травы блестят, шелком переливаются. Но Егора все это мало радует. Он пить хочет. А что было во фляжке, выпил ее вчера вечером и капли не оставил. Пить захотел - и выдул всю воду. И только теперь вспомнил слова: "Надо терпеть, сынок". Так отец говорил, когда на телеге странствовали по пескам и степям безводным. Начинал Егор просить воду - отец останавливал быка, соскакивал с телеги и шел к ближайшему кусту жузгуна. А возвращался с пригоршней плодов с розовыми крылышками, вкусно пахнущих яблоками. Передавал их страждущему со словами: "Жуй кислицу, помогает, когда хочешь пить". Или укажет на продырявленные листы ревеня ползучего при дороге: "Тоже помогает, когда нет воды..." А бурдюк* с водой и не подумает достать.

Однажды Егор схитрил. Пожевал черешок ревеня и сказал: "Не помогает почему-то. Лучше бы воды..." Отец тогда ответил ласково, но твердо: "Значит, сынок, пить еще не так сильно хочешь..."

Непонятно все это было Егору. Зачем экономить воду, зачем зря возить ее, если так пить хочется и если тут же можно напиться - стоит только откинуть кошму и засунуть руку в солому, где спрятан бурдюк? Тем более что вода всегда остается - кружки три-четыре, а то и больше. Потом ее все равно сливают, когда останавливаются возле какого-нибудь чабанского колодца в степи или на берегу чуйского узека.

Теперь-то Егор понимал, почему в пути нужно экономить воду и терпеть. Ах, если бы он вчера оставил хотя бы полкружки. Да хоть несколько капель на дне!

Тут-то Егор и вспомнил "кислицу", дразнящую ароматом яблок, и листья ревеня. А толку в том, что вспомнил? Жузгун еще и не цветет, значит, "кислица" появится через месяц. Ревень же поискать надо, не то что на Карагиле.

Егор внимательно осматривает местность. Кусты жузгуна стадом гигантских ежей разбрелись по склонам, пасутся на весеннем разнотравье. "Жузгуновые бугры" - Егор по привычке придумал свое название. А как они на самом деле называются, он и понятия не имеет. И что удивительно - даже саксаула здесь не видно.

А хорошо, что жузгун идет не сплошняком, как, например, чингиль в тугае или камыш. А то бы не продраться. Каждый куст отдельно, сам по себе. Будто сажали квадратно-гнездовым способом. Разумеется, никто ничего не сажал. Присмотреться, многие растения растут так, как этот самый жузгун. И касатики, и селин-трава, и еркек - пшеничка песчаная, и ковыль барханный. И даже верблюжья колючка. Пучки и кустики этих и других растений (названия многих из них не только Егор, но и отец его не знает) непременно удалены друг от друга на какое-то расстояние. В этом особенность жизни растений в пустыне.

"Не надо бояться быть одному... - шепчет Егор. - Надо не бояться, и тогда будет не страшно..." Он знал: сидеть и плакать - от этого ровным счетом ничего не изменится.

Сколько раз уж так было. Он это знал и старался как-то себя успокоить.

...Петляя между кустами жузгуна, Егор взобрался на очередной барханище. Вот тут-то он и увидел темные пятна, похожие на лепехи кизяка. Егор сразу же определил, что те лепехи - ревень. Обрадовался и помчался вниз. Откуда сила взялась!