Картина с кляксой - Гусев Валерий Борисович Страница 3

Мы собираем рыбу, и тут прибегают собаки звать нас к завтраку. Они уже наигрались, набегались по болоту. Глаза веселые, ушки торчком, розовые языки по колено. Вся шкура в каких-то семенах и разит неизвестной пахучей болотной травой. От которой они сами без конца чихают.

А мама в это время ждет нас и разбирается с дядей Кузей, охранником музея. Вообще-то он никакой не Кузя, его фамилия Кузнецов, но все его почему-то зовут Кузей. Он раньше служил в милиции проводником служебной собаки. Потом их обоих ранили, а когда они выздоровели, то их отправили на пенсию. И сейчас дядя Кузя с Греем подрабатывают: охраняют по ночам местный музей. Они совсем оправились, только дядя Кузя слегка покашливает, а Грей слегка прихрамывает.

И вот стоит дядя Кузя возле нашей мамы босиком и спрашивает:

– Соседка, к вам мой ботинок случайно не забрел?

– С белым шнурком? Забрел, вон под окошком прячется. Грей притащил.

– Вот вредитель, – шутливо сердится дядя Кузя, – он для вашей Греты ничего не жалеет. Все свое ей перетаскал, теперь за мое принялся! Как заявится, строго скажите ему, чтоб домой шел.

– В угол поставите? – улыбнулась мама.

– Без обеда оставлю, – улыбнулся дядя Кузя.

Когда мы шли с пруда с карасями и собаками, Алешка вдруг опять завел разговор о собачьем лае.

– Дим, скажи, правда же собаки по-всякому лают? Это у них такой язык. Радостно, просительно, грозно, вопросительно, жалобно, тоскливо, да? И вот, Дим, тут один художник…

– Что, тоже лает по-всякому? – не сразу врубился я. – Или кусается?

– Нет, Дим, он картины рисует. И, скажи, ведь каждый художник рисует по-своему, да? Как собака лает.

Вот тут я даже остановился. Что-то почувствовал. И строго, как мама, спросил:

– Алексей! Что ты опять затеял?

– Еще ничего, Дим. Я еще только думаю. Я тебе потом все расскажу. Но еще не скоро. После завтрака.

Когда мы вернулись на нашу как бы дачу, нас уже ждала на столе сковорода, полная яичницы, а у порога стояла миска, полная собачьей каши. Мы с Алешкой дружно навалились прямо на сковородку, а Гретка с Греем дружно зачавкали из общей миски. Хорошая миска, вроде тазика.

– Все, – сказала мама, когда мы вхолостую заскребли вилками по пустой сковороде, а собаки загремели пустой миской, – марш на антресоли досыпать, а ты, Грей, живо домой, сейчас тебе там будет!

Грей еще раз облизнулся, благодарно помахал маме пушистым хвостом, забрал ботинок и нехотя, прихрамывая побрел домой, а мы с Алешкой забрались на свой чердак.

Алешка сразу же схватил бинокль и, не отрываясь от него, стал мне рассказывать про художника, который лает, и про собак, которые рисуют картины.

Правда, он все время прерывал свой рассказ сообщениями обо всех делах в поселке. Вроде того, что тетя Зина повесила сушиться ковры на заборе, дед Строганов потащил в сарай очередную доску, а флягинский рыжий кот все еще доедает нашего карася на крыше сарая и шипит на ворону, которая пытается тоже ухватить кусочек свежей рыбки.

Поэтому я передам Алешкин рассказ своими словами. Потому что с этого рассказа все и началось…

Глава II. Квадратный круг

Несколько дней назад, в одно прекрасное утро, когда мы вернулись с рыбалки, Алешка вдруг умылся! Вдруг постирал свои кроссовки! Вдруг сменил свою драную футболку на менее драную!

– Ты куда нарядился? – с подозрением спросила мама.

– К дяде Кузе, клещей вытаскивать, – соврал Алешка не моргнув глазом.

– И где это он клещей нахватал?

– Это не он, это Грей.

Клещи для собак – это большая беда. Если их просмотришь, собака может погибнуть. Поэтому мы очень за этим следим. Но Грей эту процедуру не любит и дяде Кузе дается с большой неохотой. А Лешке – пожалуйста, делай что хочешь. И слушается его, как примерный ребенок. «Сядь, встань, повернись другим боком, ухо отклячь». Алешка щедро поливает впившегося клеща подсолнечным маслом и немного погодя выкручивает его, как ржавый шуруп из доски. Грей все это терпит, только потом требует чего-нибудь вкусненького. Больше всего любит семечки. Но без шелухи. Ему надо, чтобы кто-нибудь, хороший человек, их погрыз. И такой человек всегда находится.

Но на этот раз хороший человек направился не к дяде Кузе, а в недалекий небольшой городок. Или большой поселок. В местный музей. Мы там уже бывали, там довольно интересно и много всяких ценных экспонатов. Поэтому по ночам этот музей охраняют Грей и дядя Кузя.

Музей находился в облупленной дворянской усадьбе какого-то давнего века, но внутри он очень красивый. Все в нем такое старинное и историческое. В одном зале даже карета стояла с мягкими сиденьями и на ременных рессорах. Алешка, конечно, ухитрился в нее залезть – покачаться. Экскурсовод тетя Липа, делая большие от восторга глаза, говорит, что этой карете пятьсот лет. И что в ней какой-то древний царь ездил. «Доисторический», – сказал мне Алешка. У него все, что было до его рождения, доисторическое.

В общем, музей нам понравился. Там было много всего. И все было какое-то настоящее, непохожее на холодные экспонаты. В подсвечниках торчали оплывшие свечи, в камине грудились обгоревшие поленья. На столике лежала раскрытая книга, и возле нее стояла кофейная чашка. Все часы – и напольные, и на каминной полке, и на стенах – мерно тикали и в положенное время хрипло отбивали положенный час. Старинное оружие, развешанное по настенным коврам, было готовым к бою. Даже громоздкая карета в углу казалась уютной детской спаленкой. Доисторической такой.

В общем, полное впечатление, что в этом древнем доме до сих пор живут люди. И нормально пользуются всеми доисторическими предметами. Читают, играют в карты, танцуют при свечах, заводят часы, дремлют в глубоких креслах. Привидения такие. Или домовые…

Алешке больше всего понравился самый просторный зал с колоннами. Экскурсовод тетя Липа, чуть не падая в обморок от восторга, рассказывала, что здесь проходили всякие балы под большой оркестр. Он располагался на каких-то антресолях у дальней стены, скрытых красивой загородкой.

– Как бы туда залезть, – помечтал Алешка.

– А никак бы, – огорчила его тетя Липа. – Лестница с той стороны, за запертой дверцей.

Алешка вздохнул, еще не зная, что… Впрочем, все по порядку.

Сейчас в этом зале никаких, конечно, балов не случается. Сейчас здесь висят по всем стенам, между колоннами, прекрасные картины старинных мастеров. Всякие сельские пейзажи, морские волны у скал и женские портреты. Он у них так и называется – Зал классической живописи.

И каждый раз, когда мы в нем оказывались, там уже сидел перед мольбертом на складном стульчике молодой юноша. Скромный такой. Худенький.

Алешка в один миг с ним познакомился.

– Дим, его зовут Истомин, он на художника учится. У него сейчас каникулы. И он срисовывает старинные картины, чтобы получше научиться самому рисовать. И мне показалось, что он голодный.

Мне тоже. На нем была всегда одна и та же старенькая ветровка и сильно поношенные кроссовки с разными шнурками. Но он этого не замечал. Он так старательно работал, с таким блеском в глазах, что ему можно было позавидовать. И рисовал он здорово. Ничуть не хуже, на мой взгляд, чем развешанные по стенам классики, у которых он учился. Во всяком случае, очень похоже, не отличишь.

Истомин упорно трудился до самого вечера, когда директор музея, маленькая такая шелестящая старушка, начинала с намеком позванивать ключами.

– Сейчас, сейчас, – бормотал он, делая последние мазки и собирая кисти.

Чуть позже в музей приходили Грей и дядя Кузя. Они обходили все здание, проверяли окна и двери, запирались и садились пить чай. Уже до самого утра.

И вот в этот раз Алешка пошел в музей не просто так. В этот день там открывалась выставка новых работ местного художника Славского. Наш Алешка и сам здорово рисует, поэтому ему было интересно посмотреть на работы коллеги – гениального (так в афишке было написано) профессионала.