Русские богатыри - Ольга Ильинична Рогова Страница 5

Силится Святогор поднять крышку, не может: зарос гроб, давит богатыря, не совладать ему со своею судьбиною. Бился он, бился, просит Илью:

— Братец меньшой, душно мне, знать, конец мой приходит, попробуй поднять крышку.

Пробует и Илья, нет, куда ему! Срослась крышка с гробом, ничего с нею не поделаешь.

— Возьми, Илья, мой меч-кладенец, — просит Святогор, — попробуй разрубить крышку поперёк.

Взялся Илья за богатырский меч, силился, силился, не может и приподнять его, не то что крышку рубить.

— Нагнись ко гробу, — говорит Святогор, — я дохну на тебя своим духом богатырским.

Нагнулся Илья, дохнул на него Святогор, и почуял он в себе силы втрое против прежнего.

Поднял он тогда меч-кладенец, взмахнул им над крышкою, — опустился меч, зазвенел о камень, глядь, а из-под него поперёк гроба железная полоса проросла…

— Душно мне, меньший брат, — взмолился Святогор, — попробуй ещё ударить вдоль по крышке.

Ударил Илья и вдоль крышки, из-под меча даже искры посыпались, и опять выросла железная полоса.

— Ох, тяжко мне, — стонет Святогор — наклонись-ка ко мне, меньший брат, я дохну на тебя своим духом богатырским и передам тебе всю свою силушку великую.

— Нет, не надо, старший брат, — отвечает Илья, — довольно с меня и этой силы, а если ты передашь мне всю свою силушку богатырскую, так и меня земля носить перестанет, как тебя.

— Ну, хорошо же ты сделал, Илья, что не послушал меня: я бы дохнул на тебя мёртвым духом, и ты бы умер вместе со мною. Прощай, мой назва́ный меньший брат, владей моим мечом-кладенцом, владей моей силою, а коня моего привяжи ко гробу: кроме меня никто с этим конём не справится.

Замолк богатырь, замерли слова его, а Илья всё стоит, слушает, опершись на меч-кладенец, всё думает, не скажет ли ему старший братец ещё хоть словечко… Нет, затихли слова богатырские, пропала мощь-сила заветная, а из щёлки гробовой мёртвый дух пошёл.

Опоясал тогда Илья меч-кладенец, привязал коня Святогорова ко гробу, положил перед гробом три земных поклона глубоких, смахнул слезу горючую и поехал на Святую Русь, к своему князю киевскому, ласковому Солнышку-Владимиру.

Алёша Попович

Едут из славного города Ростова два витязя, два молодца смелые, удалые: один сын попа соборного, Алёша, другой — его брат названый, Еким Иванович; едут они нога в ногу, стремя у стремени, плечо о плечо… Пусто поле кругом, ни птицы перелётной, ни зверя лютого, ни души человеческой. Видят они, лежит при дороге камень, а на нём что-то написано.

— Посмотри, братец, что на камне написано? — говорит Алёша Екиму.

— Написаны три дороги: одна ведёт в Муром, другая в Чернигов, а третья в Киев, к ласковому князю Владимиру. — Которой же дорогой мы поедем? — спросил Еким у Алёши.

— Поедем-ка в Киев, к князю, — решил Алёша.

Доехали они до Сафат-реки и раскинули на зелёном лугу шатры полотняные. Алёша лёг спать. Еким пустил коней пастись, а сам тоже уснул в своём шатре. Выспались витязи, встал Алёша с зарёю, умылся, помолился на восток, а Еким тем временем коней сводил на водопой и оседлал. Собрались они в путь, как вдруг идёт им навстречу калика, [1] странник, в собольей шубе, в расшитых золотом и серебром лаптях, в греческой шляпе с тяжёлою пятидесятипудовою плетью, налитою чебурацким свинцом.

Рассказывает им калика:

— Встретил я Тугарина Змеевича: вышиною он трёх сажен, меж плечами косая сажень уляжется, а между глаз можно калёную стрелу положить. Конь его, что зверь лютый, из ноздрей пламя пышет, из ушей дым валит.

Захотелось Алёше с Тугарином побиться, и просит он калику.

— Отдай-ка, — говорит, — твоё каличье, возьми моё, богатырское…

Поменялись они; Алёша прихватил ещё свой кинжал булатный.

Пошёл Алёша за Сафат-реку, и завидел его Тугарин Змеевич. Как закричал Тугарин, дрогнула земля, тёмные леса ниже травы преклонились, воды из рек повыливались, а Алёша стоит, еле жив, ноги подкашиваются.

— Гей ты, калика перехожий! Не видал ли ты Алёшу Поповича? Мне бы его найти да копьём заколоть, огнём пожечь!

Прикрылся Алёша шляпою, так что не видать его лица белого, и говорит:

— Ох ты гой еси, Тугарин, сударь Змеевич, не прогневись на меня, на старого, на калику убогого; я от старости оглох, подъезжай ко мне пониже, ничего не слышу, что ты мне сказываешь!

Подъехал Тугарин, а Алёша как хватит его каликиною плетью по голове, расшиб ему голову, так что тот без памяти с коня свалился.

Отобрал Алёша его цветное платье, дорогими каменьями вышитое, не дешёвое платье, ценою во сто тысяч, сел на его коня богатырского, прихватил оружие и поехал к своим шатрам.

Как увидели его Еким с каликою, испугались, думали, что за ними Тугарин гонится, повскакали на коней и помчались уж не к Киеву, а назад к Ростову.

Видит Алёша Попович, бегут от него товарищи, кричит им, догоняет, а они ещё пуще коней подстёгивают, ещё пуще поскакивают… Нагнал их наконец, а Еким Иванович и оглянуться боится, бросил наотмашь свою палицу тридцатипудовую, попала палица Алёше прямо в грудь, свалился он с седла черкасского прямо на землю; а Еким Иванович соскочил с коня, выхватил свой кинжал булатный и хотел уж добить Тугарина, распороть ему грудь, как вдруг видит на Тугарине золотой крест!

Заплакал Еким Иванович:

— Это за грехи меня Бог наказывает! Ведь я убил своего брата названого, Алёшу Поповича!

Сошёл и калика с коня, стали они за Алёшей ухаживать: и трясли его, и качали, и лили ему в рот снадобья заморского; наконец оживили, — встал он, покачивается, едва на ногах стоит. Переоделись они опять в свои платья, а Тугариново платье увезли с собой в своей сумке дорожной.

Поехали они в Киев, на пир к Солнышку. Только что усадил их Владимир за стол, как вдруг отворились двери дубовые, и внесли двенадцать могучих богатырей на золотой доске Тугарина Змеевича. Сел Тугарин на лучшее место, между княгиней и князем.

Понесли яства сахарные, наставили питья медвяные, заморские, стали все есть, пить, беседу водить. Видит Алёша, что Тугарин по целой ковриге хлеба глотает, целой огромной чашей вина запивает.

— Что это, князь ласковый, у тебя за невежа сидит? — говорит Алёша Владимиру. — Не умеет он за столом княжеским ни есть, ни пить, над тобою, Солнышком, насмехается! Была у моего батюшки старая собака, до костей завидливая, костью та собака и подавилась: я её за хвост схватил да под гору метнул; то же будет от меня и Тугарину!

Рассвирепел Тугарин, потемнел со злости, схватил