Былины в записях и пересказах XVII—XVIII веков - Автор Неизвестен Страница 5

изложения, что легко могут быть представлены, целиком или в большей своей части, с разделением на стихи (см. «Приложение I», 1—5). Правда, в каждом из этих текстов находим несколько разрушенных стихов, строки, представляющие переход стиха в прозу. Нарушение стихотворного ритма происходит в этих случаях обычно вследствие внесения писцом, а быть может, и исполнителем (если он переходил на «пословесную» передачу былины) каких-нибудь лишних слов (см., например, 2-й стих в былине о Михайле Потоке, «Приложение I», 2): «У великава князя Владимера киевскава Всеславьевича», где последнее слово ощущается как ненужное и нарушающее ритм добавление. Чаще всего лишними словами оказываются такие, которые в прозаической речи употребляются для связывания фраз: «тогда», «с того», «потому что», «после того» и т. д. Так, например, в отрывке былины об Алеше Поповиче (наст. изд., № 27), превосходно в целом сохранившем былинную форму, врывается в мерное ритмическое повествование следующая строка: «После того подносили ту же чару меду слатково» (курсивом выделены разрушающие стих слова). Иногда нарушает ритм перестановка слов, особенно, когда вследствие нее теряется традиционное дактилическое окончание. В том же отрывке былины об Алеше Поповиче эпитет «млад» дважды вынесен вопреки традиционному его употреблению после имени богатыря, наблюдаемому во всех устных вариантах, начиная с текста сборника Кирши Данилова, перед именем («Что взговорит млад Алеша Попович», вместо «Что взговорит Алеша Попович млад»).

Таких разрушенных стихов в одних текстах больше, в других меньше. Появление их объяснил в свое время, как мы видели, Л. Н. Майков:[25] при сосредоточенности внимания писца главным образом на содержании, а не на ритмическом строе естественно могли произойти указанные изменения в словесной ткани произведения. К этому можно добавить следующее: сам сказитель, если запись происходила с голоса, мог переходить с напевного исполнения на «пословесную» передачу, вследствие чего и возникали прозаизмы. То же явление наблюдается и в случаях несомненной записи с голоса, например в текстах сборника Кирши Данилова и в последующих записях XIX—XX веков.

Исключительная сохранность былинной формы в выделенных текстах была уже отмечена некоторыми исследователями. Это было признано и в отношении отрывка былины об Алеше Поповиче. Спор шел лишь о том, первичная ли это запись или копия (см. комментарий к тексту № 27) — вопрос, который трудно решить на основе небольшого фрагмента. Впрочем, с нашей точки зрения, если и признать в отрывке копию, существо дела не меняется: текст, хотя бы и в копии, отражает непосредственную запись устной былины.

Сопоставление отрывка с соответствующими местами былин об Алеше Поповиче и Тугарине, записанных от народных исполнителей, показывает, с одной стороны, ряд общих мотивов, с другой — и некоторые подробности, которые в изустных записях отсутствуют.

К устойчивым мотивам относится обращение-укор Алеши к князю Владимиру, допустившему наглое поведение Тугарина: «Государь ты, ласков князь Владимер киевско[и], али ты, государь, с княгинею не в любви живеш, что промеж вас болван сидит нетесоно[и]?». В варианте сборника Кирши Данилова Алеша Попович говорит князю:

«Гой еси ты, ласковой сударь Владимер-князь!

Что у тебя за болван пришел,

Что за дурак неотесоной?

Нечестно у князя за столом сидит».

(Кирша Данилов, стр. 131).

И далее изображаются бесчинства Тугарина.

В другом варианте имеет место еще более близкая формула обращения:

«Ты ой есь, Владымир стольнокиевской!

Али ты с княгиней не в любе живешь?

Промежу вами чудо сидит поганое».

(Ончуков, стр. 334).

Вся сцена на пиру традиционна. Тугарин выпивает огромную чару «единым духом». Алеша Попович вспоминает «обжерчивую» корову своего отца попа Федора, которая на поварне опилась бардою. На этом фрагмент обрывается. В былинах следует дальнейшее развитие образа прожорливого Тугарина и новые насмешки Алеши.

В устных вариантах находим очень близкие к данному фрагменту места, например:

Подносили Тугарину полведра вина,

Подносили Олешеньке полведра вина,

Олешенька-та да потихоньку пьет,

А Тугарин-от да на один душок,

А Тугарин-от на один дух выпиват.

(Тихонравов — Миллер, отд. II, стр. 98).

Ах Яким, ты Яким, слуга-паробок!

Ты помнишь ли, Аким, памятуешь,

Как у нашего попа-батюшки,

Как у Семена света Ростовскаго,

Была корова обжорчивая,

Она кашей-бардой охлебалася,

От того-то и смерть ей случилася.

(Миллер, стр. 98).[26]

Именно потому, что отрывок представляет бесспорно часть устно-поэтического произведения, при этом самую раннюю по времени запись данного сюжета, особый интерес получают подробности, которых нет в более поздних записях: участие чашника фрязина Матвея Петровича, уговаривающего Алешу не смеяться над Тугарином, так как тот не любит «шутки тяжелыя»; более детальная картина пира; наименование слуги Алеши Поповича Торопом. А. П. Евгеньева, обратившая на это внимание, дала убедительное объяснение потери первых двух черт позднейшей традицией: «Не только в XIX—XX вв., но уже в XVIII в. не было того материала, из которого черпала свои краски былина; в XVII же веке его было достаточно, и былина расцвечивалась яркими красками действительности. Детали пира в масловском отрывке (отсутствующие в записях XIX—XX вв. не только былины об Алеше и Тугарине, но и в других, где изображаются пиры) конкретны и живы для XVI—XVII вв. («Чашник-фрязин Матвей Петрович», наливающий «чару меду сладкого», «девятая ества — лебедь белая», передача поднесенной чары младшему товарищу) — отсутствуют в современных записях, так как не поддерживаются реальной жизнью».[27] Эти подробности органичны в изображенной сцене. Отрывок свидетельствует о наличии в XVII веке редакции эпизода на пиру, которая в более поздних былинах не сохранилась.

Интересно также имя слуги-паробка Алеши Поповича — Тороп, упоминающееся в летописных сводах как имя слуги богатыря Александра Поповича. В XVIII веке это имя, видимо, получает в эпосе более широкое применение для обозначения слуги богатыря. В приведенном Левшиным былинном отрывке[28] Тороп оказывается слугой Добрыни Никитича. В рукописных текстах XVIII века об Илье Муромце (наст. изд., №№ 10—12) говорится, что князь Владимир подарил Илье Муромцу «слугу вернова» Торопа, с которым Илья и выезжает в поле. Имя Торопа как слуги Ильи Муромца находим и в варианте былины о Калине-царе, записанном от М. Д. Кривополеновой.[29] В других записях XIX—XX веков это имя уже не встречается. Слуга Алеши — обычно Еким, Аким.

Значительной сохранностью былинного речевого склада и ритма отличается и текст с записью былины об Иване Годиновиче. Стихотворный вид былины легко восстанавливается, строки с разрушенным стихом встречаются редко.

Происхождение записи неизвестно, но скорее всего можно предположить, что это не