В глубине Великого Кристалла. Пограничники - Крапивин Владислав Петрович Страница 21

Здесь, однако, терпеливые и добродушные соловьевские власти проявили решительность. Жители Лугового – тоже. Улыбчивым чиновникам из параллельного пространства предложено было идти обратно с миром, после чего туннель надежно перекрыли и открывали только с особого разрешения районного Отдела по контактам и научного Совета станции. Мало того, объявлено было даже, что и визиты на Якорное поле нежелательны. Дорогу туда и до той поры знал не всякий: локальный барьер пространства – штука хитрая. А теперь энергостанция добавила к нему искусственную силовую блокаду.

Но все это мало касалось Филиппа, Лис, ее одноклассника Рэма и нескольких других юных жителей Лугового, для кого Якорное поле было любимым местом. И локальный барьер, и блокада оказались для них не прочнее мыльной пленки. Взрослым приходилось смотреть на это сквозь пальцы. А что оставалось делать?

Сотрудники станции пытались, правда, обследовать ребят: откуда у этих мальчишек и этой девчонки такой дар природы? На каких частотах система их биополей входит в резонанс с окружающим энергополем? Но приборы не показывали никаких отклонений, сами же ребята лишь пожимали плечами: «Не знаем, как это получается…» А Филипп с самодовольной ноткой разъяснил:

– Потому что мы Пограничники!

– Но ведь пограничники охраняют границы, а вы их, наоборот…

– Ага, – нахально сказал он. А потом, когда на него наклеивали датчики, заорал, что боится щекотки, и удрал.

А от Ежики отступились, когда он побледнел, покрылся капельками и сказал, что, как только начинает про такое думать, ему видится летящий на него поезд…

В общем, странно все это было. Но, с другой стороны, жителей Соловьевского района странности не удивляли. Такое уж, видать, это было место. С давних пор творилось тут всякое. То обнаруживался на местных лугах невесть откуда взявшийся табун золотистых низкорослых лошадок с гривами до копыт и очень умными глазами; то шлепался на болото крупный летательный аппарат с иллюминаторами по поясу и люди из него – с продолговатыми глазами, оливковой кожей и странным акцентом – скупали в раймаге неходовой консервированный напиток «Фрукты-ягоды»; то ясным утром, без намека на дождик, возникало в небе чудное переплетение десятка радуг…

Газеты о таких штуках писали неохотно или не писали совсем. Потому что, если нельзя что-нибудь объяснить и нельзя доказать, что это «что-нибудь» не бывает, остается одно – не упоминать совсем. Мол, и так люди привыкнут. И привыкли. К разговорам о туннеле и к тому, что время в Соловьях ежегодно отстает от столичного на шестнадцать с половиной минут, что при цветении черемухи здесь никогда не бывает холодов; и к тому что во время ярмарки появляются иногда люди с нездешним говором, в странных одеждах и с чудны́ми товарами…

Семейство Кукушкиных двигалось по дороге неторопливо: у бабушки побаливала спина. Филипп шел впереди, но тоже не спешил. Иногда его обгоняли знакомые ребята, в том числе и одноклассники. Они отпускали шуточки по поводу наряда. Естественно, из зависти. Филипп не реагировал.

Потом Филипп увидел, что сбоку пылит рясой по асфальту священник Стародубской церкви. Моложавый, с соломенной бородкой, в модных квадратных очках и твердой шляпе из синтетической соломки.

– Здрасте, дядя Дима! – независимо сказал Филипп.

– Приветствую… О-о! Ты будешь украшением ярмарки… Здравствуйте, – отец Дмитрий раскланялся и со всеми Кукушкиными. – Софья Митрофановна, как ваша поясница?

– Грехи наши…

– Грехи грехами, а к доктору Платонову зашли бы все-таки. И пояс игольчатый рекомендую…

– Дмитрий Игоревич, я записала вас к протезисту на среду, – сказала мама. Она работала медсестрой в зубоврачебном кабинете. – Раньше никак… Филипп занесет талон. Все равно ведь не сегодня-завтра побежит к вам, не удержится.

– Благодарствую…

– Наверно, надоел он, – неловко сказала мама. – То и дело торчит у вас…

– Помилуйте! У нас обоюдный интерес. Просто других партнеров такого уровня нет в округе… Да вы не волнуйтесь, Екатерина Михайловна, разговоров на религиозные темы у нас не бывает. Стихийный атеизм этого отрока настолько неколебим, что перед ним бессильна была бы целая духовная академия. У нас один с ним общий интерес – игра…

– Филя у нас голова, – сказал отец. – Он меня в шахматы общелкивает за дважды два.

– Все бы ему игра, – вздохнула мама. – Да еще лазать куда не следует…

Именно стремление Филиппа лазать куда не следует было причиной знакомства его с отцом Дмитрием. В конце прошлого лета настоятель Стародубской церкви застал юного Кукушкина в своем саду сидящим в развилке яблони и дерзко жующим налитой «танькин мячик» – местный знаменитый сорт. Несколько других «мячиков» незваный гость держал в подоле майки.

– Спускайся, дитя мое, – суховато пригласил владелец сада. – Побеседуем, так сказать, на одном уровне.

Филипп счел ниже своего достоинства трусливо отсиживаться. Сбросил в траву яблоки и слез. И ощутил на своем запястье прочные пальцы настоятеля.

– Чадо, – ласковым баском вопросил отец Дмитрий, – ведома ли тебе древняя заповедь, божья и человеческая, которая гласит: не укради?

Вырываться без надежды на успех было глупо и стыдно. Реветь – тоже стыдно. И главное, преждевременно. Филипп глотнул разжеванный кусок, потом сказал сумрачно и с вызовом:

– Подумаешь, три яблочка…

– Сын мой, – усмехнулся в бородку отец Дмитрий. – Бывало, что и одно яблочко, не вовремя сорванное, меняло судьбы миров и народов. Например, яблоко познания, коим сатана в образе змия искусил Еву… Слыхал?

– Слыхал… Это поповские сказки, – заявил Филипп. Он тут же струхнул от собственной дерзости, но принципы надо было отстаивать.

– Отчего же обязательно сказки? – Голубые глазки отца Дмитрия за квадратными стеклами заблестели от любопытства. Филипп зажал в себе робость и заявил:

– Потому что никакого Бога нет.

– Да? – Отец Дмитрий словно обрадовался чему-то. – Но не Он ли предал тебя в мои руки, дабы возымела место справедливость?

– Не он… Просто я зазевался.

– Ну что ж… – Отец Дмитрий погрустнел. – Оставим тогда богословскую тематику и займемся грешной земной проблемой: что с тобой делать. А?

В тоне священника Филипп уловил какой-то нехороший намек и на всякий случай смирил гордыню:

– Я больше не буду…

– Да? – Бородка подозрительно зашевелилась. Не поймешь: смех в ней или еще что. – Но хотелось бы знать: искренне твое раскаяние или вызвано лишь страхом возмездия?

– Чего-чего? – стыдливо бормотнул Филипп.

– Я к тому, что мне надо решить: в соответствии с какими строками Писания поступить с тобой. Много в нем сказано о милосердии и прощении грехов своим ближним, но есть и такое поучение: «Урок же ему – урок. Лоза же ему – лоза…» Знаешь, что такое лоза?

Филипп догадывался. И понимал, что это гораздо неприятнее, чем пыльный чехол от Лизаветиного зонтика.

– Не-е… – выдавил он.

– Что «не»? Не лоза?

– Не имеете права, – угрюмо заявил Филипп.

– Это отчего же? Если сказано в Писании, что…

– А оно тоже… неправильное! Раз Бога нет, значит, и оно…

– Дитя мое, – назидательно произнес отец Дмитрий. – Для тебя оно неправильное, а для меня истинно. Ведь не я у тебя, а ты у меня… гм, в гостях. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не лезут… даже через забор. А посему – пойдем…

Зареветь было самое время. Филипп так бы и поступил, если бы имел дело с простым хозяином сада. Но отец Дмитрий был как бы идейный противник, и остатки гордости удержали Филиппа от унизительных воплей. Слабо упираясь, он семенил за настоятелем.

Тот привел пленника в комнату с узким, защищенным витой решеткой окном, сказал: «Посиди, чадо», – и удалился, шурша одеянием. Щелкнул замок. Филипп беспомощно переступил босыми ногами и стал озираться.

Было сумрачно, тлел в углу огонек лампады, и темнели неразличимые лики в искрящихся золотистых обрамлениях. Могучие кожаные книги стояли на полках аж до самого потолка. На покрытом бархатной скатертью столе рядом с магнитофоном «Феникс» дрыхнул серый сытый кот. На подоконнике стоял берестяной туесок с черникой и какая-то странная штука – клетка из тонких проволочных решеток с множеством разноцветных шариков. Створки окна были распахнуты, но решетка начисто исключала возможность бегства.