В глубине Великого Кристалла. Пограничники - Крапивин Владислав Петрович Страница 3

Все это было бы еще ничего, если бы не маленькая деталь: ни в одном из самых укромных уголков «Генерального Атласа Земли» город Реттерберг не значился.

Однако об этом факте говорить в обсерватории было не принято. Витька хорошо чуял, что можно, а что нельзя, и лишних вопросов не задавал. Но, кажется, он удивился меньше других, когда нежданно-негаданно отец объявился в «Сфере».

Впрочем, открытого удивления не выказал никто. Но все говорили вполголоса и, кажется, ощущали неловкость и виноватость – как в семье, когда вдруг вернулся из далеких нерадостных мест полузабытый и не очень любимый родственник.

Тем не менее сам Михаил Алексеевич смущения не показывал. Суховато раскланивался со встречными. К директору не пошел. Расспросил, где найти сына, и заперся с Витькой в его комнате.

О чем говорили отец с сыном, Витька никому не рассказывал. После беседы старший Мохов исчез – будто растворился. А Витька до вечера ходил один. Пинал на дорожках сосновые шишки, меланхолично и неумело насвистывал. Из деликатности его ни о чем не расспрашивали, хотя дед злился, а Скицын млел от любопытства. Вечером Витька попросился у Скицына к вспомогательному компьютеру четырехмерного преобразователя и до полуночи сидел у стереоэкрана. Там же и уснул на жесткой пластмассовой кушетке. Скицын, вздыхая, сунул ему под голову свой свитер и накрыл Мохова-младшего снятой с окна портьерой.

Экран остался невыключенным. В глубине его висела странная конфигурация из цветных спиралей и пентаграмм. Конфигурацию косо пересекала голубая линия со знаком Генерального меридиана. Скицын присвистнул и с минуту молча стоял над спящим сыном Михаила Алексеевича.

Через два дня Витька Мохов исчез. Утром он укатил на своем «Кондорито» в сторону озера. К обеду не вернулся. К вечеру тоже. Разумеется, дед переполошился. Да и остальные…

Утешало одно: потонуть Мохов-младший не мог. Раз и навсегда Витька обещал деду и Скицыну не купаться в одиночку, а он был человеком слова. Вариант, что директорский внук свернул шею на горных тропинках, по которым любил носиться на дребезжащем велосипеде, тоже отпал: брошенный «Кондорито» нашли в кустах за водокачкой… Заплутал в окрестном лесу! Но не такой уж этот лес безлюдный…

Витька объявился в сумерки, когда Аркадий Ильич пребывал в состоянии тихой паники и собирался вызывать из Центра патрульные и спасательные вертолеты.

– Что за шум? – сказал Витька пренебрежительно, когда к нему подскочили с расспросами и упреками. – Ну, загулял маленько, не рассчитал время…

Однако, увидев подходившего деда, Витька не стал дальше демонстрировать равнодушие и спокойствие. Быстро забрался на решетчатую пятиметровую мачту бета-ретранслятора и встал на перекладине у отражателя. Дело было на площадке у базовой подстанции, при свете шаровых фонарей. Их белое излучение придавало происходящему излишне драматический и несколько цирковой эффект.

– Марш вниз, с-стервец, – велел Аркадий Ильич.

– Не-а… – сказал Витька с высоты.

– Снять, – металлическим голосом приказал директор.

Два аспиранта, мешая друг другу, полезли вверх. Витька, словно канатоходец Тибул в старом фильме, ступил на наклонную проволоку-оттяжку.

– Не смей! – взвизгнул дед. Но Витька, балансируя, быстро пошел вниз, оттяжка уходила за кусты сирени. На полпути он закачался на одной ноге.

– Господи Исусе, – громко выдохнул профессор Даренский.

Витька быстро закончил путь и высунул растрепанную голову из листьев.

– Я устал, а вы тут с облавой… Я кушать хочу изо всех сил. Дядя Карло, скажите им…

– Аркадио, ребенок хочет кушать! – немедленно возвысил голос профессор д’Эспозито. – Как вам не стыдно!

– Дайте мне сюда этого… – потребовал Аркадий Ильич. – Я устрою ему ужин… с помощью тех методов, которые применялись в иезуитском колледже к самым беспутным воспитанникам.

– Там не применялось никаких методов! – возмущенным фальцетом завопил д’Эспозито. Он явно отвлекал огонь на себя. – Это гуманное учреждение. У тебя средневековые представления!

– Ну да! Отцы-иезуиты и гуманизм…

– Сравнивать иезуитский колледж с орденом иезуитов так же нелепо, как грамматику с граммофоном!

– Ты и есть старый граммофон! Болтун! – окончательно потерял академическую выдержку Аркадий Ильич. – Ты мне портишь ребенка! Ты учишь мальчика не слушаться родного деда! Это и есть твоя христианская мораль?

– Ко-о, – осудил профессора д’Эспозито возникший рядом Кригер. Но тот невозмутимо ответил директору:

– Я защищаю Витторио от твоих иезуитских методов воспитания.

– Синьор д’Эспозито! Отныне я поддерживаю с вами лишь официальные отношения.

– Можешь никаких не поддерживать. Только не кричи «Господи Исусе», если ты такой ярый материалист…

Собравшаяся научная общественность почтительно внимала полемике двух корифеев. Но при последних словах кто-то неосторожно хихикнул. И профессор Даренский печально сказал итальянцу:

– Иди ты знаешь куда…

Профессор д’Эспозито знал. Но пошел в столовую, где рассчитывал найти Витьку и Скицына. Витька, однако, в это время сидел у Скицына в комнате, лопал из банки холодную тушенку и делал вид, что не замечает любопытно-вопрошающих взглядов Михаила. Наконец тот спросил в упор:

– Ну?

– Что? – Витька пальцем подобрал с колен мясные крошки.

– Значит, был?

– Был.

– Ну и… что?

– Что «что»?

– Вообще, – терпеливо сказал Михаил. – Как там?

– Там-то? Всяко…

Скицын явно подавил в себе желание дать жующему собеседнику подзатыльник. И сказал печально:

– Понятно, беседовать не хочешь… Видно, там тебе уже объясняли, какой я нехороший.

– Не-е, не объясняли этого… Почти… – Витька рукавом вытер губы, встал. Обошел сидевшего на табурете Михаила. Неторопливо прыгнул к нему на спину, обхватил руками и ногами. Пообещал примирительно: – Миш, я все расскажу. Завтра. А сейчас я хочу спа-ать… – Он зевнул прямо в ухо Скицыну.

– Обормот, – пробурчал размягший Михаил и понес непутевого приятеля на диван. Стряхнул Витьку с себя, сдернул с его пыльных побитых ног кроссовки.

Витька сонно сообщил:

– Здесь переночую.

– Иди умойся хотя бы…

– Не-а… – зевнул Витька.

– Лодырь.

– Ага…

– Ко-о… – сказал с подоконника Кригер.

– Наш пете́л везде поспел, – одобрительно заметил Скицын и пояснил: – «Пете́л» по-старинному «петух».

Витька опять зевнул:

– Зна-аю… Только не «пете́л», а «пе́тел»…

– Откуда такая эрудиция?

– От Римского-Заболотова.

Михаил вопросительно возвел брови.

– Ну, – неохотно пояснил Витька, – того… маминого мужа. Он же специалист по всяким старым языкам… Говорят, он добром не кончит.

– За что ты его так? Сам же говорил – хороший мужик…

– Да я о Кригере. – Витька хихикнул. Вывернув шею, глянул на окно. Створки были распахнуты. Кригер, освещенный лампой, стоял на подоконнике, словно бронзовый. За ним было черное небо и очень яркие звезды. – Вчера мы разговаривали, я и… папа… – Слово «папа» Витька проговорил с чуть заметной запинкой, но и с легким вызовом. – Ну, и он… Кригер то есть… так же вот сел на подоконник, подслушивает. Папа и говорит: «Эта птица погибнет от собственного любопытства».

– Ко-о, – презрительно сказал Кригер. И канул в ночь. Внизу раздались крики: там, в кустах сирени, видимо, целовались аспирант Боря и толстая лаборантка Вероника Куггель…

Пророчество Мохова-старшего исполнилось. Правда, не в те дни, а зимой, когда группа «Кристалл-2» отважилась на первый опытный прокол пространства. До максимальной концентрации энергополя оставалось полминуты, все уже были в укрытии, по бетону экспериментальной площадки мела сухая поземка, вот тут-то и возник нежданно-негаданно господин Кригер. Прямо между метровыми блестящими пластинами контактов УСП – установки совмещенных полей.

– Убрать идиота! – завопил в бункере руководитель группы Румянцев.