Иван Грозный: Кровавый поэт - Бушков Александр Александрович

Александр Бушков

Иван Грозный: Кровавый поэт

Введение

В начале сентября 1862 г. в Новгороде с превеликим размахом праздновали тысячелетие России (дата достаточно условная, но нашего повествования эта сторона дела не касается).

В город прибыл Александр II с государыней и всеми членами царственной семьи. Губернский предводитель дворянства князь Мышецкий произнес патетическую речь, величая Новгород «колыбелью царства русского» (в чем, очень возможно, не ошибался, так как имеется достаточно данных в пользу того, что Русская земля пошла не от Киева, а именно от Новгорода). После обедни из Софийского собора крестный ход двинулся на площадь, где под покрывалом возвышался памятник «Тысячелетие России», воздвигнутый по чертежам и рисункам художника Микешина, здесь же, разумеется, присутствовавшего. Все собравшиеся, включая и государя, опустились на колени, митрополит Исидор совершил благодарственное моление, прочитал «умилительную», как ее именовали современники, молитву о счастии и благоденствии России (специально для торжественного дня написанную главой Московской патриархии Филаретом).

Под звон колоколов и пушечную пальбу покрывало соскользнуло, открыв высокий, величественный монумент, украшенный превеликим множеством фигур и барельефов, представлявших многих государственных деятелей, немало потрудившихся во славу России: князья, цари, императоры, другие исторические личности…

Митрополит окропил памятник святой водой. Потом начался парад войск, где ротами и эскадронами были представлены все гвардейские полки, а командовал парадом командир гвардейского корпуса великий князь Николай Николаевич. После парада на площади выставили 360 столов, за которыми угостили обедом всех до единого гвардейцев, участвовавших в параде. Государь с августейшей супругой обошел все столы, ни одного не пропустив, пил за здоровье орлов-гвардейцев (разумеется, не за каждым столом, поскольку такой подвиг был бы не в человеческих силах). Александр простер свое благоволение к художнику Микешину до того, что соизволил пожать ему руку, а также наградил орденом св. Владимира 4-й степени и пожизненной пенсией - 1200 рублей в год.

Речей, как легко догадаться, говорено было много. Князь Мышецкий рубил правду-матку:

– Новгородское дворянство осмеливается выразить своему монарху те неизменные чувства горячей любви и преданности, которыми оно всегда гордилось…

Александр отвечал соответственно:

– На вас, господа дворяне, я привык смотреть как на главную опору престола, защитников целостности государства, сподвижников его славы…

Практически то же самое он повторил несколькими днями позже в Москве перед депутациями дворян Московской губернии и смежных с ней:

– Я привык верить чувствам преданности нашего дворянства, преданности неразрывно престолу и отечеству, которую оно столь часто на деле доказывало, в особенности в годины тяжких испытаний нашего отечества, как то было еще в недавнее время. Я уверен, господа, что дворянство наше будет и впредь лучшею опорою престола, как оно всегда было и должно быть…

Торжества по случаю тысячелетия России затянулись до 20-го декабря: встречи царственной четы с городскими головами, волостными старшинами и сельскими старостами, балы в Кремлевском дворце, большая охота на медведей и лосей, снова балы, балы… Лишь перед самым Новым годом императорская чета со свитой возвратились в Петербург.

Поскольку в подобные торжественные минуты во все времена и у всех народов принято упоминать только о хорошем, светлом, благородном и чистом, никто, разумеется, и словечком не заикнулся, что дворянство далеко не «всегда» было «лучшею опорою престола» - в прошлом сплошь и рядом дело обстояло как раз наоборот. И никто, конечно, в «колыбели царства русского» не сказал во всеуслышание, что еще каких-нибудь лет триста назад новгородское дворянство не питало к царю всея Руси ни малейшей любви и не выказывало ни капли преданности, наоборот - новгородское дворянство большей частью как раз и руководило яростным сопротивлением Москве, защищая свою «суверенность».

Но это, в конце концов, въедливый пустячок на фоне гораздо более поразительного события.

На памятнике тысячелетию России не было изображения Иоанна Васильевича Грозного!

Не было изображения первого официально провозглашенного русского царя. Человека, расширившего пределы России. Человека, как раз и заложившего основы государственного устройства, создавшего настоящее государство из рыхлой массы полунезависимых феодальных уделов. Человека, проведшего в жизнь серьезнейшие реформы во многих областях жизни - реформы, которые, опять-таки без преувеличения, как раз и превратили старую, отжившую Русь в настоящее государство. Микешин поместил на свое творение немало людей, чьи деяния не стоили и сотой доли того, что совершил Грозный. А вот Грозного лишил такой чести - что все остальные, включая императора, приняли как само собой разумеющееся…

Причины и мотивы такого отношения к первому русскому царю не требуют каких-то долгих и старательных расшифровок. Они уже тогда лежали на поверхности и были прекрасно всем известны (хорошо еще, что не все думающие люди с ними соглашались). К тому времени Иван Грозный, по сути, был официально утвержден «общественным мнением» на роль величайшего тирана, сатрапа, злодея и преступника в русской истории. Большей частью изображался в роли омерзительного палача, цедившего кровушку направо и налево - просто так, забавы и потехи ради, по природному своему садизму, из любви к казням и пыткам. Ни малейшей логики и целесообразности в его действиях усматривать не полагалось. «Образованная публика» с восторгом внимала «ученым трудам» и исторической беллетристике, где Грозный изображался кровавым чудовищем, выражаясь словами Стругацких, пусть и относящимися к другому персонажу, - убивавшим направо и налево ради власти и царствовавшим, чтобы убивать…

Началось это еще во времена «плешивого щеголя» Александра I, когда ученый муж Карамзин впервые пригвоздил к позорному столбу царя-палача. Карамзин, правда, не был профессиональным историком (их тогда вообще насчитывалось крайне мало), зато, что очень важно для понимания ситуации, стал основателем целого направления в изящной словесности, именуемого «сентиментализмом».

В чем этот сентиментализм заключался, если вкратце? Получивший европейское образование барин наподобие Карамзина, проведя приятную ночь со своей крепостной девкой, как следует завтракал, попутно приказав высечь крепостного повара за подгоревшую индюшку. Потом отправлялся в благородное собрание перекинуться в картишки, где запросто проигрывал целые деревни, ему принадлежавшие, - естественно, вместе с тамошним крепостным населением. Ну, а вечером, после трудов праведных, брался за гусиное перо и до рассвета сочинял трактаты либо романы - о тяжкой участи крепостных рабов, о вреде разврата и картежной игры…

Самое печальное и страшное, что я, право же, не преувеличиваю и не рисую никаких карикатур. Именно так вели себя эти благородные, ученые господа - железной рукой правили своим крепостным хозяйством, а для души сочиняли труды о высоком, заливая их сентиментальными слезами…

Интересно, что Петр I в глазах означенных господ вовсе не выглядел ни кровожадным зверем, ни тираном. Хотя крови он пролил столько, сколько Грозному и не снилось. Самые завзятые недоброжелатели Грозного, сохранившие все же научную совесть, считают число его жертв в пятнадцать тысяч человек (если по максимуму, что вовсе не обязательно соответствует истине). При том, что население Московского царства при Грозном составляло восемь миллионов человек (по другим данным - девять). При Петре многомиллионное население России сократилось на четверть - включая умерших и сбежавших за пределы Российской империи. Тем не менее к Петру те, кто с пеной у рта обличал Грозного, были невероятно предупредительны и ласковы. Главным образом оттого, что Петр, изволите ли видеть, внедрял «прогресс» и «цивилизацию», - а Грозный олицетворял собою всю «исконно русскую» отсталость (последний тезис особенно полюбился недоброжелателям России за ее рубежами, взахлеб перепевавшим страшные сказки и неведомо кем пущенные сплетни о «русском варваре»). Вот и выходило, что тысяча жизней, погубленная во имя пресловутых «прогресса и цивилизации», негожа упоминания рядом со зверством Грозного, отрубившего одну-единственную голову (причем обладатель этой головушки заведомо считался невинной жертвой). Царствовала самая что ни на есть шизофреническая логика: раз Грозный кого-то казнил, значит, казненный был чист, как ангел, и ровно ни в чем не виноват. Грозный ведь - сумасшедший тиран… (Через много лет этот же, с позволения сказать, творческий метод будет на всю катушку применен в «разоблачении Сталина»…)