Честный разговор о том, что мешает быть здоровым русскому человеку - Углов Федор Григорьевич Страница 6

Но главное, что отличало душевное состояние Гриба Соленого, это безразличие ко всему окружающему. О чем бы с ним ни заговорили, он оставался равнодушным. И только упоминание о бутылке или ее вид выводили его из безразличия.

Много позднее мне пришлось встречаться с людьми, занимающими определенное положение в обществе, имеющими звания и дипломы, но интерес и кругозор которых сильно напоминал мне Гриба Соленого. Они ко всему оставались равнодушными, ни во что не вмешивались. И только в компаниях, как только на столе появлялась выпивка, они перерождались, глаза их начинали блестеть, движения оживлялись, руки сами тянулись к бутылке. Они сыпали шаблонные, плоские шутки и анекдоты, прерывая свои рассказы на короткое время для того, чтобы проглотить очередную порцию наркотического яда…

В нашей семье очень любили чтение вслух. Как-то поздно вечером, когда мы, как обычно, закончив свои дела, собрались в спальне родителей и начали читать какой-то интересный исторический роман, раздался громкий нетерпеливый стук в окно. Я быстро открыл дверь. Вошла наша соседка Аннушка. Волосы ее были растрепаны, под глазом синяк. «Анастасия Николаевна, – обратилась она к моей маме со слезами, – разрешите у вас переночевать. Сидор совсем с ума сходит. Если бы я не вырвалась и не прибежала к вам, он, наверное, убил бы меня. Пришел сегодня пьяный. Стал придираться, потом с кулаками полез. К вам-то он не посмеет сунуться. Он очень уважает и побаивается Григория Гавриловича».

Чтение наше было прервано. Мы все с сочувствием слушали Аннушку, а она все говорила и говорила, часто прерывая свою речь горькими рыданиями.

Ее муж Сидор несколько лет назад работал с папой на пароходе масленщиком. Парень был тихий, скромный. Свое дело знал хорошо. Подавал большие надежды, его собирались назначить помощником машиниста, Аннушка, молодая, красивая, ловкая в работе, добрая и отзывчивая, очень любила своего Сидора. И жили они дружно. Единственное, что омрачало их жизнь, – не было у них детей.

Вторым масленщиком к папе на пароход поступил приехавший из Иркутска уже немолодой человек – Яков. В Витиме во время стоянки он вместе с Сидором отпросился на берег. Вернулись они поздно, чуть не опоздав к отходу парохода. Яков был слегка подвыпившим, а Сидор едва стоял на ногах.

Во время навигации это считалось недопустимым и полагалось обоих списать на берег. Пожалев Сидора, дело замяли, а он обещал больше не повторять подобное. Но слово свое не сдержал и снова напился. Его предупредили и после очередной попойки списали на берег. Сначала он работал помощником слесаря, а затем его перевели чернорабочим. Он продолжал пить, все ниже опускаясь.

В то время свободная продажа водки была запрещена, но Сидор где-то добывал спиртное, чаще какой-нибудь суррогат. Напившись, он из тихого и скромного работяги превращался в скандального, драчливого пьянчужку. И все свои неприятности, им же самим созданные, вымещал на Аннушке. Она, любя и жалея своего мужа, долго терпела это, скрывая от всех домашние скандалы, но поведение Сидора день ото дня становилось все более нетерпимым.

Правда, на следующий день, протрезвясь, он валялся в ногах у Аннушки, прося прощения и обещая «пальцем ее не тронуть», но слов своих не сдерживал, и скандалы продолжались.

Сидор на глазах опускался. Если раньше он мечтал учиться и хотел обязательно стать машинистом, то теперь об этом даже не поговаривал, забросил чтение, которым прежде увлекался, стал ко всему безучастным. Водка как бы подрезала ему крылья, лишила его полета.

Аннушка долго терпела Сидора. Любви уже к нему не было, но оставалась женская жалость к тому, кого когда-то сильно любила. Потом в конце концов и это чувство было отравлено, и Аннушка ушла от Сидора. Вышла замуж за одного ссыльного, который был немного старше ее, но непьющего и работящего. Вскоре у них родилась дочь, а затем и сын.

Когда я уезжал из Киренска, Сидор был в том же положении. А приехав снова на родину через 10 лет, я Сидора уже не застал. Соседи сказали мне, что он повесился, будучи сильно пьяным. Так в алкогольном тумане растерял свою жизнь человек, который мог бы быть хорошим мастером и сделать немало добра людям.

Третьим «героем» Киренска, которого я запомнил, был караульный городского выгона для скота – поскотины, представлявшей собой большой луг в черте города, обнесенный забором. Около ворот выгона стояла небольшая избушка, в которой и жил караульный, охраняя скот и открывая ворота по мере надобности.

Однажды наша корова, которую утром, подоив, мама отводила на городской выгон, вечером не пришла домой.

– Феденька, сходи на поскотину. Наверное, Епишка спит и коров не выпускает.

– А почему, мама, вы так о нем неуважительно отзываетесь?

– Может быть, я и не права. Но уж больно человек-то он никудышный. Мало того, что пьяница, пьёт без просыпу, он такой ленивый, что даже себя обслужить не хочет. Ты посмотри, в чем он ходит, на чем спит – стыдно и больно смотреть. Ведь человек же он, а до чего себя довел.

Я побежал на выгон и увидел, что около закрытых ворот собрались коровы, мычат, а выйти не могут.

Зайдя в дом, я был поражен убогостью, беспорядком и грязью, которые в нем царили. На низенькой широкой лежанке, напоминающей нары, на грязных лохмотьях в драной одежде и обуви лежал небольшого роста щупленький человек с всклокоченной бородкой и непричесанными неопределенного цвета волосами. Человек не выглядел старым, но лицо его было сплошь покрыто мелкими морщинами. В комнате, кроме лежанки, стоял небольшой стол, грубо сколоченный из простых досок, и такая же табуретка, а в тесном закуточке, выполнявшем, по-видимому, роль кухни, я заметил ведро, солдатский погнутый котелок и жестяную кружку. Эта ужасающая бедность мне была непонятна. За охрану поскотины человек получал какое-то вознаграждение, а сверх того хозяева коров тоже что-то ему платили. Но, видимо, впрок это не шло.

Никто не знал его отчества и фамилии. Все звали его Епишка, хотя было ему уже лет 40–50. Этим прозвищем народ выразил свое отрицательное отношение к пьющему человеку, особенно если он пил на работе. Совмещение работы и выпивки мои земляки никогда не оправдывали и не прощали. Особым уважением всегда пользовались люди непьющие.

Когда говорили про человека, что он трезвенник, – это всегда было высшей оценкой его деловитости, человеческого достоинства и ума. Народная мудрость давно отметила, что только абсолютно трезвый человек, трезвенник по своим убеждениям, может до конца дней сохранить все свои высокие интеллектуальные, нравственные и деловые качества.

Упомянутыми мной тремя людьми, пожалуй, и исчерпывается мое знакомство с пьяницами в годы детства и юности, пока я учился в школе. Этот период охватывает целое десятилетие: 1914–1923 годы. И совпал он со временем, когда в стране был введен и действовал закон о принудительной трезвости. Молодые люди моего поколения росли в трезвости, и я убежден, что это прибавило им здоровья и крепости духа. Привычка к трезвости нас отнюдь не угнетала, мы считали ее нормальной и разумной нормой жизни, пьяниц же мы не уважали, считали их людьми ущербными и аморальными.

В те годы мне пришлось много увидеть и пережить, и я хорошо помню, что трезвость пришлась по душе трудовому народу, укрепила мир в семьях рабочих людей, помогла им преодолеть тяготы разрухи, закалить волю и стремление к новой сознательной жизни.

Моя молодость прошла в учебе. Ярко врезалось в память это упоительное время, когда перед тобой широко распахнулся удивительный мир знаний и открытий! о 1923 году я поступил в Иркутский университет на медицинский факультет. Многие фабрики и заводы еще лежали в руинах, страна переживала неслыханные трудности, вызванные империалистической и гражданской войнами, иностранной интервенцией. И тем не менее страна отдавала последние средства, чтобы дать образование своим дочерям и сыновьям. В 1919 году, в самый разгар гражданской войны, был открыт университет в Иркутске, а также в ряде других городов. В университетах и институтах учились в основном дети рабочих и крестьян, демобилизованные красноармейцы. Мы все получали стипендию, хотя и очень маленькую, но все же она нас поддерживала и давала возможность учиться.