Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков - Бушков Александр Александрович Страница 6

Забегая вперед, можно упомянуть, что в первой половине XIX века старообрядцы некоторым образом взяли реванш. Именно они стали подделывать тогдашние русские деньги (и некоторые наверняка подводили под свои труды опять-таки идеологическую базу: они не вульгарной уголовщиной занимаются, а борются таким образом с «антихристовым» государством). Особенно большое развитие этот промысел получил в селе Гуслицы – так что частенько «фальшаки» в России так и назывались: «гуслицкие деньги». Продержался этот промысел очень долго: у старообрядцев был большой опыт «подпольной работы»…

Вернемся в XVIII век. Одна из самых интересных загадок екатерининского времени, не подтвержденная и не опровергнутая до сих пор, – стойкая и получившая большое распространение народная молва, обвинявшая уральского «некоронованного короля» Демидова в том, что он в своих потайных мастерских в массовом порядке чеканил серебряные рублевики (правда, ничуть не уступавшие государственным по весу и пробе металла). Якобы ему так было гораздо выгоднее, нежели просто сдавать в казну добытое серебро.

Самое распространенное предание гласит, что однажды, играя с Акинфием Демидовым в карты, Екатерина, придвинув к себе кучку отыгранных рублей, спросила вкрадчиво:

– Чьей работы, моей или твоей?

Демидов, по легенде, смиренно ответил:

– Все твое, матушка, – и мы твои, и работа наша твоя…

Есть и другой вариант легенды (сочиненный явно кем-то более простодушным): «Сел однажды Акинфей играть с матушкой-царицей в карты и проигрался до нитки. Вскочил он тогда и побежал куда-то в подземелье. И приносит пригоршню новехоньких рублевиков, сверкающих, тепленьких еще…»

Вряд ли и первый и особенно второй «сказ» похожи на правду: ну кто бы на месте ох как неглупого горнозаводчика стал так подставляться? Ходит и вовсе уж жутковатая легенда (нашедшая в свое время отражение в фильме «Петр Первый»): что в тайных подземельях знаменитой Невьянской башни как раз и располагались мастерские, где прикованные цепями к стене чеканщики плавили серебро и били монету. А когда нагрянула очередная ревизия, Демидов хладнокровно распорядился открыть шлюзы и утопил всех, кто был в подземельях…

Невьянск был неофициальной столицей демидовского «царства». Невьянская башня стоит и сейчас. Что любопытно, она, подобно знаменитой Пизанской, имеет значительное отклонение от вертикали – у вершины достигающее двух с половиной метров. По этому поводу, кстати, тоже ходили разнообразные версии. Согласно самой прозаической, с одной стороны попросту со временем просел грунт, вот башня и покосилась. Другие считали, что Демидов (бывавший в Италии) специально построил свою башню на манер Пизанской. Третьи, наиболее мистически настроенные, уверяли, будто башня «покосилась от злодеяний демидовских».

Как бы там ни было, с Невьянской башней до сих пор связаны неразгаданные загадки. Она никогда не служила «производственным помещением», оставалась чисто резиденцией Демидова. Еще в конце 70-х годов XX столетия уральские ученые с помощью геофизических приборов обнаружили под башней обширные подземелья, залитые водой. Исследовать их тогда оказалось очень сложным делом, и понемногу заниматься этим перестали.

Чуть позже кандидат геолого-минералогических наук Лясик взялся исследовать дымоход Невьянской башни – и собрал там старую, спекшуюся до каменного состояния сажу демидовских времен. Анализ показал ненормально высокое содержание серебра, что доказывает: как бы там ни было, а серебро в подземельях башни некогда все же плавили. Но никто всерьез за эту загадку не брался до сих пор…

Во второй половине XVIII века в России, с некоторым отставанием от Европы, озаботились производством бумажных денег. Проблемы тут были насквозь практические. Еще со времен Петра I Россия вела почти непрерывные войны: Северная война со шведами, затянувшаяся почти на двадцать лет, крымские кампании, действия русских войск в Польше, восемь русско-турецких войн. Русская казна сплошь и рядом пустовала. И уже тогда стали понимать, что пополнить ее можно с помощью печатного станка.

Были и другие причины, к войне уже не имевшие никакого отношения. Подати с «простого народа» собирали медной монетой, и не самой крупной – откуда у крестьян серебро? Для перевозки примерно 500 рублей медной мелочью требовалась целая телега – а сколько таких телег тащилось по России? Наконец, и людям богатым металлическая монета доставляла серьезные неудобства – мало-мальски солидная покупка (скажем, имение или особняк) опять-таки требовала пусть и не телеги, но весьма увесистого мешка с серебром или золотом.

Бумажные деньги собирались выпустить еще при Елизавете, но тут она умерла, у Петра III были более важные дела, а там он и вовсе скончался от апоплексического удара подсвечником, какое-то время Екатерина была занята в первую очередь тем, чтобы удержаться на троне…

Только в 1768 году гофмаршал и действительный камергер двора К. Е. Сиверс подал Екатерине обширную докладную записку о выгоде хождения бумажных денег. Должно быть, составленную толково и убедительно: уже в декабре того же года Екатерина выпустила манифест об учреждении в Санкт-Петербурге и Москве Ассигнационных банков (новые бумажные деньги на польский манер назвали «ассигнации»).

Продумано все было достаточно грамотно. Выпуск бумажных денег не должен был превышать «страховых сумм» в серебре и меди, хранившихся в Ассигнационных банках. Вот только меняли ассигнации, пусть и без ограничения суммы, исключительно на медные деньги, и вывоз ассигнаций за границу был запрещен, то есть они с самого начала стали неконвертируемыми.

(Кстати, граф Сиверс не забыл и себя, любимого: добился привилегии выпускать бумагу для ассигнаций только на принадлежавшей ему Красносельской бумажной фабрике. За лист бумаги, на которой печаталось несколько ассигнаций, Сенат платил ему по две копейки – не бог весть какие большие деньги, но речь ведь шла о массовых тиражах…)

Ассигнации выпускались достоинством в 25, 50, 75 и 100 рублей. Сторублевки, если что, имели, в общем, неплохую для того времени степень защиты.

(Кстати, совершеннейшая легенда, будто на этих сторублевках сразу появился портрет Екатерины. Лет сто русские ассигнации (несколько раз переименовывавшиеся) выпускались без всяких портретов. Только во второй половине XIX века на государственных кредитных билетах, как они к тому времени звались, появились портреты Дмитрия Донского, Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Романовых, Петра I и Екатерины II. Вот тогда сторублевки и стали в просторечии зваться «катеньками», «катеринками».)

Что касается ассигнаций более низкого достоинства – с ними все обстояло гораздо хуже. Например, двадцатипятирублевка. Год выпуска смущать не должен – именно в таком виде они выпускались со времен Екатерины до 1818 года. А самое главное – 75-рублевая ассигнация в точности повторяла двадцатипятирублевую, разница только в словах «двадцать» и «семьдесят» и цифрах «2» и «7».

Теперь задачка на сообразительность: сколько времени потребуется народушку известного пошиба, чтобы сообразить, как можно использовать такое сходство в свою пользу?

Неполных два года, господа мои!

Так уж сложилось, что имена авторов весьма полезных для человечества изобретений навсегда канули в историческую безвестность: мы, например, никогда уже не узнаем, кто был изобретателем механических часов (версий много, но ни одной серьезно аргументированной). Зато благодаря сохранившимся следственным делам былых времен мы сплошь и рядом прекрасно знаем, с позволения сказать, авторов тех или иных криминальных новшеств, и не только в истории России…

В общем, уже в 1771 году «творческой переделкой» двадцатипятирублевок занялись два субъекта достаточно простого звания – канцелярист Николаев и сержант Шулепин. Обладая кое-какими познаниями в прикладной химии, они попросту вытравляли с помощью какого-то средства «двадцать» и «2», меняя их на «семьдесят» и «7». (Тут-то, должно быть, и пригодилось мастерство канцеляриста.)