Чудо-остров. Как живут современные тайваньцы - Баскина Ада Страница 7

Не только в поликлинике, добавлю, но и в любой конторе, магазине, банке. Пока не обслужат всех, находящихся в помещении, двери не закроют.

«Тоньше и сложнее, чем в Европе»

Иностранцы отмечают, что человеку западной культуры часто непонятна логика, а вернее, мотивы поведения тайваньцев. Канадец Пьер Люзель, например, предупреждает: европеец обычно стремится расставить вещи на свои места, следуя привычной последовательности. Но он вдруг обнаруживает, что не только ничто не прояснилось, а напротив, все еще больше запуталось. Привожу целиком его впечатления: «Здесь отношения, даже деловые, строятся более тонко и более сложно, чем в Европе. И если вы будете стремиться решать задачи прямолинейно, дела у вас застопорятся. Вы должны привыкнуть, что здесь, прежде чем подойти к разговору по существу, нужно найти подходы, которые построены по принципу „вокруг да около“. Сначала налаживаются отношения, потом уже все решается на этой основе. В большинстве ситуаций интерпретация окружающего мира строится не столько на строгой логике, сколько на интуиции. Многое происходило как бы „за занавесом“, и мне часто было попросту не понять истинного положения вещей».

На самом деле, на мой взгляд, не так уж сложна и запутана эта система деловых отношений. Просто западный человек привык к хорошо структурированному, деловому и четкому стилю, а тайванец – прежде всего к дружбе. То есть стоит установить добрые, дружеские отношения, и самые тяжелые деловые переговоры пойдут значительно легче.

Интересно, что вот этот специфический, несколько расслабленный стиль вполне уживается с бурным техническим прогрессом, с серьезными зарубежными контактами, с интенсивными торговыми переговорами. В городских офисах я вижу подтянутых, хорошо одетых клерков. А вечером во двор своего дома те же люди выходят, что называется, неглиже. Бедная Виолетта больше всего, кажется, страдает именно от этого пренебрежения к уличной форме одежды. Она же бывшая модель (а может, еще и будущая). Она привыкла к подтянутой, красивой одежде – рабочей, домашней, уличной.

– А тут, представляете, выхожу в воскресенье во двор, и что я вижу? Кто-то в нижнем белье, кто-то в трусах, кто-то в легком халате.

– Так ведь жара же, – пытаюсь я вступиться за тайбэйцев.

– Для жары тоже есть наряды – шорты, майки, сарафаны. Но это для кое-кого из моих соседей как будто даже и не существует. Простота.

Я, в свою очередь, тоже отмечаю некоторую непривычную простоту. Один мой знакомый, заведующий кафедрой, запаздывал на лекцию. Я спросила у его секретарши, не известно ли ей, где он.

– Известно, спит у себя в кабинете, – охотно ответила она.

Ну и ну, подумала я, так заложить своего начальника! Через некоторое время профессор появился в аудитории и без тени смущения сказал:

– Прошу прощения, я сегодня немножко заспался.

Студенты безо всякого удивления раскрыли тетради. Оказалось, профессор спит в кабинете каждый день. А что же здесь плохого? Отдохнул человек, посвежел, пошел работать дальше. И никакого секрета в этом нет.

Другой преподаватель, человек очень уважаемый, любимец студентов, откровенно сообщает:

– Пять минут перерыв. Мне нужно зайти ненадолго в туалет.

И опять никакого удивления, потому что вообще слова «уборная», «туалет» здесь не носят такого «полустыдного» характера, как в Европе. Модно одетая молодая дама подходит в метро к незнакомому и тоже модному мужчине и громко спрашивает: «Не знаете, где здесь туалет?»

Все делается для того, чтобы человеку было легко, комфортно, чтобы не напрягать его понапрасну, чтобы не обидеть. Отсюда вот эти ласковые, мелодичные голоса, обволакивающие интонации. Когда я говорю с Хон Мэйлан (Лили), молодым профессором университета Ченчжи, я чувствую себя жителем глухомани, приехавшим в столицу. Хотя на самом деле все наоборот. Я коренная горожанка, а Лили – селянка из далекой тайваньской деревни. Правда, она уже давно переехала в Тайбэй и говорит по-здешнему – плавно, с мелодичными интонациями, слегка поднимая их к концу фразы. Я же, слушая себя как бы со стороны, чувствую, как резки мои интонации, как громок голос. Я очень стараюсь, но мне так и не удается обрести эту плавность, мелодичность, эту успокаивающую тихость…

Однажды меня пригласили на вечер факультета русского языка университета Ченчжи. Студенты ставили отрывки из русских классиков на языке оригинала. Я попала на инсценировку рассказов Зощенко. Участники – режиссеры, художники, дизайнеры, ну и, конечно, актеры – очень постарались. Студенты отлично выучили тексты, костюмы были грамотно подобраны, а декорации хорошо продуманы. И все-таки это был совершенно не русский спектакль, а именно тайваньский. Потому что привычный моему уху с детства зощенковский текст в исполнении вот этих мелодичных, обволакивающих голосов звучал диссонансом – слишком резко, пожалуй, даже грубо.

Мальчики и девочки

Красота по-тайваньски

В дни моего пребывания в Тайбэе я то и дело впадаю в панику: как я их буду различать, их так много, и они же все одинаковые. Все маленькие, худенькие, все черноголовые; у всех раскосые глаза и плоские носы. Я, конечно, знаю про этот эффект восприятия другой расы: выделяешь то, что их отличает от тебя, а различия между ними самими не замечаешь. Я насмешничаю над собой: вспоминаю рассказ одного нашего кинорежиссера, который с небольшой киногруппой снимал сюжет в африканском племени. Однажды предводитель племени спросил, почему у него сегодня нет с собой кинокамеры. Оказалось, что он принял режиссера за его кинооператора. «Как нас можно было спутать, – изумлялся режиссер, – я полноватый шатен, а он худой блондин? Очевидно, мы все у него на одно лицо». Я чувствую себя здесь, на Тайване, совершенно тем же диким африканцем.

Утром ко мне подходит студент, предупреждает, что сегодня не сможет прийти на мой семинар, он встречает сестру в аэропорту. Однако перед началом занятий я вижу, как этот студент входит в аудиторию.

– Привет, – говорю, – уже встретил сестру?

Он не отвечает, только улыбается. Впрочем, они все и всегда улыбаются. Вид у этого парня, однако, несколько озадаченный, его явно что-то беспокоит. В перерыве он подходит ко мне.

– Извините, – говорит, – но у меня нет сестры. И я никого сегодня не встречал. Это, наверное, был другой ст удент.

Еще один случай. Я жду водопроводчика: он обещал прийти на другой день, но не пришел. И вдруг я встречаю его в автобусе. Прошу Нину выяснить, почему он ко мне не приходит, я его очень жду. Нина, обменявшись с ним несколькими словами, переводит глаза на меня, на него и обратно. И молчит. Мужчина смотрит на меня с интересом.

– В чем дело? – спрашиваю я Нину.

– Он говорит, что ничего вам не обещал и вообще видит вас впервые, – удивленно отвечает Нина.

Потом, конечно, эта болезнь прошла. Я стала различать не только отдельные типажи, но и отдельные лица. Я увидела, что разнообразия тут не меньше, чем в Америке или Европе. Скажем, мои аспирантки Нина и Таня. Они близкие подруги, но очень разные. Нина – маленькая, подвижная, лицом не очень приметная. Однако ее узкие глазки уголками вверх выдают ум и ироничность, а тонкая улыбка – способность глубоко понимать. Таня считается красавицей. Во-первых, она высокая – конечно, по здешним меркам, сантиметров 158–160. Во-вторых, у нее довольно светлая кожа. В-третьих, большие и не очень раскосые глаза. Она знает о своей красоте и гордится ею.

Кстати, о том, что Таня красавица, я узнала от другой аспирантки Института русских исследоаний Лин Куан-линь (Сони). Она мне объяснила, что именно ценится в женской красоте:

– Прежде всего рост: чем выше девочка, тем красивей. Потом – глаза. Чем они более круглые, тем лучше. Таких круглых, как у белых людей, здесь не встретишь, но совсем узкие, прикрытые верхним веком, считаются не очень красивыми. Потом – нос. Иногда встречаются носы подлиннее, – тут Соня посмотрела на меня и вздохнула. – Ну, не такие, конечно, как у вас. Это было бы слишком хорошо. Затем – кожа. Девочки стараются сделать ее как можно светлее, пользуются для этого разными кремами, мазями…