Валентин Богданов - Слёзы войны

Валентин Богданов

Слёзы войны

© В. Богданов, 2016

© Издательство «Литео», 2016

С благодарной памятью о нашей Великой Победе

От автора

Кем-то давно было подмечено, что самые яркие события детских лет остаются с человеком на всю его жизнь. Детство бессмертно, оно никогда не стареет и не исчезает из памяти. Оно, как наскальный рисунок, навечно. В моём детстве тоже были такие события, которые оставили в моей памяти самые яркие воспоминания и неотвратимо повлияли на всю дальнейшую жизнь самым печальным образом. Наверное, можно сказать, что эта судьба была предначертана мне свыше, и никуда от неё потом, как ни крутись, было не увернуться. Не зря же говорят: как с утра не повезёт, так потом весь день будешь запинаться. Так и в жизни: если в детстве настигла непоправимая беда, всю жизнь будешь на ровном месте спотыкаться. Может, оно и так, а может, и нет, но горестный запев в моей судьбе начинался тогда, в самом раннем детстве, трагически совпавшем с военными годами, о чём и хочу рассказать.

Каким оно было, моё военное детство, в глухой сибирской деревушке в те немыслимо далёкие годы, как мы, дети, воспринимали войну, переносили все её тяготы, и каким был наш детский быт, в двух словах не расскажешь, и в ста – тоже. Об этом нужно написать подробно. Ведь в нашей послевоенной литературе о детях, родившихся незадолго до войны и в подавляющем большинстве оставшихся сиротами, нигде, как мне кажется, серьёзно не написано, хотя эта тема давно наболела и взывает к милосердному вниманию, чтобы помянули об этом печатным словом, и никому, думаю, это во вред не будет.

Взялся я за эти воспоминания не ради литературной славы, не ради наживы, чтобы «срубить бабки» таким способом, что просто немыслимо в наше замутнённое время. Видимо, приспела внутренняя потребность вслух рассказать тем, кто ещё может услышать и понять, чем было памятно нам, детям войны, то время, та ужасающая действительность. Не рассчитываю и на всеобщее читательское внимание при сегодняшней душевной глухоте и чёрствости большинства наших сограждан, а рассчитываю, прежде всего, на внимание и неподдельный интерес своих детей, внуков и правнуков. А может, кто-то другой сподобится это прочитать, узнать из первых рук, как жили-были их деды и прадеды в то военное лихолетье, как смогли выжить, и сравнить с их временем, в какое они будут жить и, надеюсь, здравствовать.

И хотя моя нынешняя память стала, как осенние сумерки, которые всё густеют и густеют, всё приближают меня к непробудной ночи, да в той ночи, будто неведомо кем, был заботливо затеплен трепетный огонёк свечки, который своим мерцающим светом негасимо высвечивает из сумерек моего прошлого все события военного детства. Как-то известная писательница Светлана Алексиевич сказала, что дети той войны – это последние её свидетели. И надо бы добавить: самые правдивые, поскольку приукрасить события той поры было бы бессовестным враньём, а описать их хуже чем было – невозможно, потому что хуже быть не могло, и писать приходится только так, как было на самом деле, то есть правду.

Так уж судьба уготовила, что самым памятным событием той поры стала для меня весна победного, сорок пятого года, когда кончилась война и мы всей семьёй ждали с войны отца. Шёл мне тогда десятый годок, как и моей сестрёнке, Римме. Родились мы двойняшками и учились в третьем классе начальной деревенской школы, где наша мама работала учительницей, и я считался старшим из четверых детей, которыми наши родители успели обзавестись перед войной. Следом шёл братишка Виталя, младше меня на четыре года, и ещё годом младше сестрёнка Люся. Жили мы тогда в казённом доме, который колхоз выделил маме как учительнице, и находился он рядом с домом маминых родителей – бабы Лепистиньи и деда Арсентия. Сходились наши дома огородами.

Исстари называлась эта сибирская деревушка селом Глубокое, но официально именовалась колхозом имени Будённого, хотя по привычке все называли её Будёновкой. Находилась Будёновка в четырёх километрах от железнодорожного полустанка Коновалово, в северную от него сторону, в Макушинском районе, ныне Курганской области, тогда Челябинской. Неведомо мне, когда зародилась моя Будёновка – около трёх десятков домов, разместившись полукругом по берегу озера Глубокое, кто первым застолбил это место для поселения и так назвал озеро и деревню? Померкло это за давностью лет, как и многое другое, в нашем беспамятстве.

Но после революции новая власть безо всякой меры стала всё и вся называть именами героев Гражданской войны, хотя ни одного лихого рубаки-будённовца, как и других героев, в этих местах и близко не было. Так и коротала свой недолгий век Будёновка с этим лихим названием до самой баламутной перестроечной поры, когда и вернули ей прежнее название, будто амнистировали за грехи, допущенные за годы Советской власти с этим неудачным названием.

А рядышком, в двух-трёх километрах, в обе от Будёновки стороны, сиротливо и жалко ютились такие же безжизненные, невзрачные деревушки, с такими же героическими названиями: колхозы им. Чкалова, «Новая Жизнь», «Красная Поляна» и многие другие, которых уже давно нет. Слизнула их с земли беспросветная колхозная нужда, будто их на белом свете никогда и не было. Уж слишком безропотно и покорно умирали эти деревушки, как меркнущие глаза умирающего от нужды и горя человека в нынешней России, с исковерканной судьбой её народа, обречённого на вялотекущее вымирание. И вскоре после войны повально все сгинули, отдав ей почти всех своих мужиков, а без них никакая деревня у нас сроду не выдюжит, мором изойдёт. Так и вышло. Только Будёновка тогда выстояла назло всем пронесшимся над ней бедам, да чуть раздалась вширь и вдоль за счёт своих разорённых гибельной нуждой соседей. Казалось, что выстояла и в нынешнюю перестроечную свистопляску, когда сокрушающий ураган, пронёсшийся над страной, слизнул с земли в один миг несчётное число российских деревень, а перед этим предательски слащаво их заманили в очередной сказочный балаган со светлым будущим, где по-бандитски неумолимо добивали и добили. А в поверженной ныне Будёновке осталось лишь восемь невзрачных домишек, безоговорочно обречённых на полное вымирание.

Так вот незримо и навсегда быльём позарастали стёжки-дорожки моего босоногого детства, больно помеченного войной, и только благодарная память урывками сохранила вперемежку светлые и горькие воспоминания о том далёком времени, описанные в этой книжке. Нынче в сотне метров от непостижимо чуть сохранившейся Будёновки несмолкаемым гулом шумит и гремит вновь проложенная автострада Великого Сибирского тракта. А с южной стороны, в видимой глазу отдалённости, по-прежнему доносится несмолкаемый перестук колёс громыхающих поездов, так памятных мне по победному сорок пятому году.

Вот здесь, посреди белоствольных берёзовых колков и многочисленных небольших кругляшей озерков, сверкающих в погожие дни пронзительной водной синевой, и промелькнуло моё короткое безотрадное детство, жестоко оборванное войной. Однако должен оговориться, что родился я в большом селе Обутки, что в восемнадцати километрах от райцентра Макушино и тоже возле Сибирского тракта. Случилось это неприметное на земле событие 25 октября 1935 года, и, видимо, в суматохе неожиданного появления на белый свет двойни день рождения наши родители записали нам в свидетельстве о рождении с ошибкой – 1 ноября, а когда спохватились, исправлять почему-то не стали. Так с двойным днём рождения мы с Риммой всю отведённую нам судьбою жизнь и промаялись на белом свете.

Своим местом рождения в селе Обутки я в детстве тяготился из-за его, как тогда мне казалось, слишком обидного нищенского названия, о чём как-то и высказал маме. Она мне и рассказала: село было названо так потому, что через эту захолустную в старые времена деревушку этапами гнали со станции Макушино каторжан, и здесь их заковывали в кандалы – «обувку» меняли. Ну а дальше гнали через деревушку Волна. Ещё дальше находилось большое село Маршиха, названное так за проходившие здесь один за другим марши каторжан. Потом они растворялись по необъятным сибирским просторам и, таким образом, оказывали влияние на названия других поселений, встречавшихся на их скорбном пути. А нынешняя станция Макушино в те стародавние времена называлась Макушкой, потому что здесь тогда временно кончалась строящаяся железная дорога, и весь арестантский люд пешим путём следовал к месту отбытия наказания, закованный в кандалы. Вполне возможно, что всё мной здесь рассказанное на самом деле выглядит несколько иначе, но так я слышал в детстве от мамы и сам ничего не выдумал.

Отец мой, Богданов Николай Петрович, 1913 года рождения, уроженец тех мест. Родился он в большом селе Хохлы рядом с селом Обутки. Его отец, Богданов Пётр Степанович, – инвалид той германской, вернулся с войны без ноги, работал в колхозе конюхом. Мать – Богданова Анна Петровна, простая колхозница, мать семерых детей. Жили они в ту пору по этой причине бедно, да в колхозной жизни по-иному и нельзя было тогда жить, как и сейчас. Старшую дочь Фёклу (от первого мужа бабушки Анны) все близкие звали добрым и ласковым именем Куша. По отзывам родственников, была она человеком удивительной доброты и отзывчивости, необычайно трудолюбивой и сохранила всё это до конца своих дней. И за эти прекрасные человеческие качества все её искренне любили, уважали и поминают только добрыми словами. Далее шёл мой отец Николай, потом Гриша, тоже участник войны, затем сестра Нина, и дальше следуют рядком, как лесные боровички, три младших сына: Андрей, Володя и Шура. Все они обзавелись детьми и жили в Кургане, но никого из них я хорошо не знал, поскольку мы никогда тесно не общались. Так уж вышло. Сейчас в живых остался только дядя Володя, младше меня года на два.