Илья Крупник - Струна (сборник) Страница 10

Мы идем к вулкану три дня. А кажется иногда, это куда дольше, чем долгие километры в Сихотэ-Алине…

Утром я вылез из палатки, спустился в сухое русло. Лужи не было, всё вылакал медведь. Вода у нас кончалась.

Камни в пустом русле белые, плоские, между ними дырки. Я присел на корточки, потом лег на живот, засунул бамбучину в дырку, начал отсасывать из-под камней воду во фляжку. Вода была с привкусом, похожа на растопленный снег.

И наконец, мы идем вверх. Оставили палатку, полупустые уже рюкзаки.

Но идти прямо, подлезая под кедровник, очень низкий, невозможно, а можно переступая с одного упругого, кривого ствола на другой, цепляясь за мягкие кедровые лапы, и получается это не всегда вверх, а вдоль, вкось, справа налево, и всё дальше, дальше справа налево.

До вершины оставалось, мы прикинули, не больше километра, вышли на голую скалу, на плато. Высота две тысячи метров.

Внизу, под ногами заросшие сплошь кустами стланика темно-кудрявые сопки и весь этот долгий, такой долгий остров…

А дальше светлые волны, облака, и что-то темнеет в волнах. «Всего 15 миль, – сказал Алексей Иванович. – Это виднеется Хоккайдо».

Мы сидели на плато, передыхая перед новым рывком. Сверху пошел туман. Он шел, растекаясь, он растекался в стороны. Сейчас он закроет всё, и мы – в тумане.

Идти вслепую… Несчастное лицо Алексея Ивановича, когда сползали вниз, а в спину туман, и сползли назад, к палатке, свернули ее, подняли свои мешки. Начался дождь.

И он сыпал, больше не переставая, когда пробирались между стволами по засечкам моим назад, подбирая оставленное в засыпанных ямах, и когда ехали опять на телеге вдоль океана к брошенной заставе № 17 и дальше, дальше, дальше. Назад.

Мы сидели оба, сгорбившись, спина к спине, свесив ноги в резиновых сапогах, накрывшись одним брезентом от дождя, мой Алексей Иванович и я.

(Только сейчас, много лет спустя, читая научные планы покойного Алексея Ивановича, я понял, почему он так спешил, что он думал найти наверху, а я ругал его за «ненужную» быстроту. Но мы оба не дошли до вершины, он до своей, а я, может быть, до своей. Были подступы, подступы…)

– Едрена лось! – опять кричал Сашка и хлестал кнутом. – Едрена лось…

Телега опрокидывается, наконец, но не в воде, слава богу, и мы под ней с вещами. Выбрались, поставили на колеса. Не пострадали.

Хуже, когда лошадь с горки вдруг понеслась.

– Прыгай! – завопил Сашка, и мы спрыгнули в разные стороны.

Лошадь остановилась внизу, и мы принялись собирать разбросанные пожитки.

– Не ездовая, сволочь, верховая лошадь, – пояснил, матерясь, Сашка. – Вот потому.

Честное слово, никогда до этого и после вот такое подряд, всё подряд, то, что было, мне не приходилось переживать.

Плывем с Кунашира на грузо-пассажирском «505-веселом» пароходе на материк.

Я-то думал, военные годы с «эшелонными картинками» остались в прошлом.

В прошлом… Сверху донизу пароход забит мешками и ящиками. Плачущие дети с мамашами в ватниках, солдаты, гармонный визг, пьяные девки, матросы, которым не хватает только пулеметных лент крест-накрест на груди, рыбаки в болотных сапогах, лейтенанты одинокие и бродячие команды без старшин.

Здесь нет «классов», все живут в твиндеках (верхнем трюме) и на палубах. На трюмах, где лежат вповалку люди и чемоданы, пьют спирт, закусывая кетой и горбушей. Эти народ бродячий – рыбаки и рыбообработчики едут на Сахалин, где (по слухам) еще ловится рыба.

В общем, наше долгое, в четыре с половиной месяца, путешествие кончается.

(Алексей Иванович Шретер потом, до своей кончины, был главным научным сотрудником ВИЛАРа, Мишу Пименова я встретил на митинге на Манежной и еще раз однажды в метро, на бегу, он работал в университете, был он не темноволосый, а совсем седой. Нашего студента Сашу (только он был уже не студент, конечно) и Нину встретил в ЦДЛ, они пришли в кино, они поженились.

Я всех помню. Нам тогда вместе было хорошо.)

10/III – 2015 г.

Туркмения

Туркмения встретила нас дождем. Дождик шел мелкий, как в Москве. Стояли лужи в Красноводске, пыльном, песчаном городе с белыми облупленными домами. Унылый, грязноватый город под туркменским солнцем. Город, памятный многим еще с войны.

Едем с начальником отряда Сашей в автобусе. Вертится в голове песенка их экспедиции. Никак не отвяжется:

Не зовите – мы вас не услышим.Не ищите – вам нас не найти.Если б не поносы, дерматиты,Мы б давно до Африки дошли…

Напротив нас в автобусе туркмен в платке, в чалме, очень похожий на кинобасмача. Но вместо халата – брезентовая у него куртка буровика.

А у сидящего рядом с нами старика лицо, словно засохшая глина с глубокими красивыми морщинами.

Вокруг туркменки в разноцветных платьях кормят грудных детей. Да по проходу бегает, не боясь упасть, девочка в красном платке, в малиновой расшитой безрукавке. Подпрыгивают, звенят на безрукавке нашитые монетки, висюльки металлические, медальки, кружочки. Ей хорошо.

Потом мы едем уже на поезде, тянутся за окном горы Куба-Дага. Они как развалины древних крепостей. Пласты горизонтальные песчаника, красноватых мергелей, известняка.

Вершины тоже ровные, горизонтальные. И перерезают это всё вертикальные складки. Мрачная, торжественная красота. Как лицо старика-туркмена.

Джебел

Джебел невзрачный, в общем-то, поселок. База экспедиции КЮГЭ – комплексной южно-геологической экспедиции.

Невзрачный… Только на обычных крышах блестят какие-то металлические сигары, словно макеты подводных лодок. Что это?…

На крыльце ближнего дома под навесом одинокая фигура молодого человека в одних брюках, без рубашки, худенького, но мускулистого. Студент, старший коллектор Юра. Остальные в «поле», но скоро, объясняет, должны прибыть.

Ветер, жара. Ветер кружит, вздувает вверх какие-то белые бумажки. А «сигары» на крышах, – поясняет Юра, – это емкости для горючего, использованные с реактивных самолетов. В сигарах – вода.

Мимо, близко – я вижу в просветах за домами – идут лошади, закутанные в попоны-одеяла. От жары. На лошадях туркмены в громадных бараньих папахах. По ветру шерсть на папахах развевается. Блестящие, прокаленные до синевы лица людей.

Пустыня

Все уже в сборе. Отряд на грузовике вечером выезжает в «поле».

У меня температура и болит живот от здешней непривычной воды.

Юра усаживает меня перед ведром, полным красной водой от марганца. Надо выпить всё ведро. Так лечат. И я пью кружку за кружкой. Иначе поехать со всеми не смогу. Юра мой спаситель.

Едем всю ночь. В кузове все дремлют, вповалку. Ветер. Под фарами белая дорога, следы колес на песке.

Глаза слипаются. И ты уже не здесь, а на лесной зимней дороге, и темнеют сбоку высокие, высокие деревья.

Откроешь глаза, и опять ты в ночной пустыне, и нет больше никакого снега, да и снег-то под фарами голубой. И не деревья высокие, а кустики саксаула и кандыма. И белые кругом пески. И такой здесь запах озона. Нет, это не то, не озон, а словно в рентген-кабинете. Странный запах свежести и электричества; есть у электричества запах? Вот он и есть, он самый, ночной запах песка. А то вдруг доносит ветер, ты чувствуешь, горящий саксаул, верблюжий навоз. Стоянка где-то, запах жилья.

Въезжаем в глинистые бугры. Желтоватые, голые, словно это горы. Точно едешь по чужой планете. И выйдут сейчас из-за бугров огромные пауки.

В машине очень разные люди, только познакомился, узнаёшь потом, постепенно.

Водителя Костю, балагура 50 лет, кличут «профессором». Лысоватый, седая щетина на щеках, улыбается, глаза голубые, сощуренные на морщинистом, непонятном шальном лице, не старом и не молодом. Он в длинных трусах, зеленой линялой майке, из-под которой седые кудри. На майке расстегнутый рваный ватник.

– «Профессор», – говорит ему «доктор», маленького роста, тоже лысоватый, такой кругленький, юркий (почему «доктор», непонятно: он геолог, но с изъяном – никак не может, оказывается, сдать госы. Поэтому, понимаю: «доктор геологических наук»). – Это там вон что, «профессор»? – говорит «доктор». – Дай консультацию, – и показывает на обрыв.

«Профессор» надевает соломенную шляпку, достает черные очки.

– Это акчелыг, – заключает он.

И все хохочут, и он с ними: нарочно, что ли, для смеха, исказил название.

А вот старший Юра – палеонтолог, в кожаной куртке, берете, громадных мотоциклетных очках, нос торчит из очков, не смеется, улыбается чуть-чуть неизвестно чему, явно не «акчелыгу».

Рядом заливается хохотом «Боб-магнитофонщик», но о нем потом.

Пока ребята развлекаются, нам с Сашей, начальником отряда, приходится только вдвоем устанавливать палатки. А мой Юра-младший должен поставить тур на вершине холма. Тур – знак из камней для структурной съемки. Задача партии – составить структурную карту.