Петр Вяземский - Старая записная книжка. Часть 1 Страница 10

Как хороши и поныне, и как поэтически верны, следующие два стиха из оды десятой:

В средине жаждущего лета,Когда томит протяжный день.

Выражения жаждущее лето и протяжный день так и переносят читателя в знойный июльский день.

Ломоносова, как вообще и всякого поэта не нашего времени, нельзя читать с требованиями и условиями нам современными. Ломоносов писал торжественные оды потому, что в его время все более или менее писали стихи на торжественные случаи. Нельзя ставить ему в вину некоторые приемы, как нельзя смеяться над ним, что он ходил не во фраке, не в панталонах, а во французском кафтане, коротких штанах, с напудренной головой и с кошельком на затылке.

Он всегда с особенным одушевлением говорит о Елизавете. Называя ее Елизавет, он как будто угадал выражение принца Делиня, который сказал: Екатерина Великий. Нелединский, знаток в любви, убежден, что кроме верноподданнического чувства в душе Ломоносова было еще и более нежное поэтическое чувство.

Когда бы древни веки зналиТвою щедроту с красотой,Тогда бы жертвой почиталиПрекрасный в храме образ твой. (Ода 2-я.)_______________________Тебя, богиня, возвышаютДуши и тела красоты;Что в многих, разделясь, блистаютЕдина все имеешь ты. (Ода 9-я.)_______________________Коль часто долы оживляетЛовящих шум меж наших гор,Когда богиня понуждаетКогда чрез трубный глас из нор!Ей ветры вслед не успевают.Коню бежать не воспрящаютНи рвы, ни частых ветвей связь:Крутит главой, звучит браздамиИ топчет бурными ногами,Прекрасной всадницей гордясь. (Ода 10-я.)

В последнем стихе есть в самом деле какое-то страстное одушевление.

В одной из своих од он говорит об Елисавете:

Небесного очами светаНа сродное им небо зрит.

В другой:

Щедрот источник, ангел мира,Богиня радостных сердец,На коей как заря порфира,Как солнце тихих дней венец;О мыслей наших рай прекрасный,Небес безмрачных образ ясный,Где видим кроткую весну,В лице, в очах, в устах и нраве!

Вот строфа, согретая чувством гражданства:

Священны да хранят уставыИ правду на суде судьи;И время твоея державыДа ублажат рабы твои.Соседи да блюдут союзы… и пр. (Ода 9-я.)

Услышьте судии земныеИ все державные главы:Законы нарушать святыеОт буйности блюдитесь вы,И подданных не призирайте,Но их пороки исправляйтеУченьем, милостью, трудом.Вместите с правдою щедроту,Народну наблюдайте льготу:То Бог благословит ваш дом.

Это строфа из оды на день восшествия на престол Екатерины II. Здесь как будто уже слышится Державин.

У Ломоносова встречаются странные выражения и понятия; например он заставляет Ветхого Деньми говорить:

Я в гневе Россам был творец,Но ныне паки им отец.

Вообще кажется, по крайней мере, неприличным подсказывать Божеству, если не баснословному, свои собственные мысли и слова. А нередко поэты грешат этой неприличностью.

И Марс вложи свой шумный меч.

Прилагательное шумный вовсе не идет к мечу.

И полк всех нежностей теснится.Полк и нежности также не ладят между собой.Пучина преклонила волны.

Странно, но вместе с тем смело и поэтически.

О Боже крепкий, Вседержитель,Пределов Росских расширитель.

Это также странно и смело, но уже вовсе не поэтически и неблагоприлично.

Далее говорит он:

Как ныне Россию расширил,

а после:

Воззри, коль широка Россия –От всех полей и рек широких.Взывая к Богу, поэт говорит:По имени Петровой дщери,Военны запечатай двери.

Здесь отзывается какое-то полицейское действие.

Моей державы кротка мочьОтвергнет смертной казни ночь.______________________Когда пучину не смущаетСтремление насильных бурь,В зерцале жидком представляетНебесной ясности лазурь.

Не забывал профессор-поэт и метеорологических наблюдений:

Наука легких метеоров,Премены неба предвещай,И бурный шум воздушных споровЧрез верны знаки предъявляй:Чтоб ратай мог избрати время,Когда земле поверить семя,И дать когда покой браздам;И чтобы, не боясь погоды,С богатством дальним шли народыК Елисаветинским брегам.

Труженик науки, в споре с разными препятствиями, а может быть, и несколько беспокойного нрава, Ломоносов не имел времени вслушиваться во вдохновение, навеваемое на него природой и впечатлениями внутренней жизни, более спокойной и чуткой. Он где-то сказал:

О лете я пишу, а им не наслаждаюсь,И радости в одном мечтании ищу.

Как-то не верится, что Ломоносов мог мечтать. Скорее находил он радости не в мечтаниях, а в трудах, в приобретениях и преуспеваниях науки и в академических победах своих над Миллером и другими немцами.

Разумеется, что, так как оды Ломоносова писаны в разные царствования, то он должен был иногда порицать то, что восхвалял прежде. Но не нужно забывать, что он писал свои оды часто не под поэтическим вдохновением, а по обязанностям академической службы.

В письме своем о правилах российского стихотворения Ломоносов говорит:

«Французы, которые во всем хотят натурально поступать, однако почти всегда противно своему намерению чинят, нам примером быть не могут; понеже, надеясь на свою фантазию, а не на правила, толь криво и косо в своих стихах слова склеивают, что ни прозой ни стихами назвать нельзя. И хотя они так же, как и немцы, могли бы стопы употреблять, что сама природа иногда им в рот кладет, однако нежные те господа, на то несмотря, почти одними рифмами себя довольствуют. Пристойно весьма символом французскую поэзию некто изобразил, представив оную на театре, под видом некоторой женщины, что, сгорбившись и раскорячившись, при музыке играющего на скрипице Сатира танцует. Я не могу довольно о том нарадоваться, что российский наш язык не только бодростью и героическим звоном греческому, латинскому и немецкому не уступает, но и подобную оным, а себе купно природную и свойственную, версификацию иметь может».

Хорошо, но зачем же он не следовал своему определению и сам не держался этой свойственной нам версификации, а почти исключительно употреблял ямбический стих и довольствовался рифмами, иногда и довольно бедными.

В статье Жизнь Ломоносова, которая напечатана в Полном Собрании сочинений его, изданном иждивением Императорской Академии Наук, в 1784 г., биограф, исчисляя все его литературные и ученые заслуги, как то: перестройку академической лаборатории по новейшему и лучшему расположению, многие эксперименты и новые открытия, академические сочинения, изящные похвальные речи Великому Петру и Елисавете Петровне, прекрасные и сильные стихи, трагедии, книги: Риторику, Российскую Грамматику, Руководство к горному строению и заводам, Российскую Историю, простодушно заключает перечень свой следующими словами: «Все то не суть анекдоты, а труды повсюду известные». Далее говорит он, что «превосходству его учености, важности и красоте его пера отдавал справедливость и покойный действительный статский советник и кавалер А. П. Сумароков, невзирая на всегдашнюю с ним вражду свою». Впрочем, эта последняя черта более относится к чести действительного статского советника и кавалера Сумарокова, нежели к чести статского советника Ломоносова. Если дело пошло на чины, оно так и быть должно: чин чина почитай.

Говорят, что когда, преследуя французов, вышедших из Москвы, Кутузов вступил в Вильну, то городская депутация поляков явилась к нему и бросилась на колени, прося пощады. «Встаньте, встаньте, господа! – сказал им князь Смоленский. – Вспомните, что вы снова сделались русскими!»

Во время отступления французов Кутузов часто говаривал: «Надобно строить золотые мосты отступающему неприятелю». Многие были противного мнения и говорили, что лучше топить и уничтожать неприятеля, нежели вежливо и с почестью провожать его. Кутузов, хотя и начал свое военное поприще под начальством Суворова, не был полководцем, принадлежащим к Суворовской школе. Быстрота, натиск, молодечество штыка не были в привычках его[1].

Как ни суди о степени воинских способностей его, должно признаться, что, так или иначе, имя его навсегда нераздельно сопряжено с событием изгнания неприятелей из России и, следовательно, ее освобождения и спасения.

Нельзя же согласиться с французами и с некоторыми из наших недоброжелателей Кутузова, что один генерал Мороз уничтожил французское войско. Мороз был тут, конечно, не лишний, но Кутузов немало способствовал его заморожению.