Михаил Марголис - "АукцЫон": Книга учёта жизни Страница 10

— У Леньки всегда была сильно развита интуиция, — подтверждает уже звучавшую в этой книге мысль Озерский. — Не думаю, что он логически осознавал, зачем меня приглашает, когда во второй раз позвал в группу. В тот момент в моей жизни происходила масса других, не касающихся музыки событий. Я учился на режиссерском факультете в Институте культуры, а там, как в любом творческом вузе, был достаточно плотный график, и скучать не приходилось.

На клавишах за время паузы в деятельности «АукцЫона» я играть не разучился, поскольку особо и не умел. Музыка для меня оставалась чем-то вроде семейной радости. Я не воспринимал наши прежние выступления как серьезные концерты и потому не считал, что нам так уж обязательно уметь хорошо играть. Играют в консерватории. А мне, театральному человеку, приятно просто выходить на сцену и не важно, что при этом делать: стучать погремушкой, чего-то кричать, прыгать и т.п.

Гравитационный центр нового, вернее, «неразрывного» с тех пор «АукцЫона» образовали два несхожих по стремлениям и конституции человека с абсолютным взаимопониманием.

— Я никогда не придавал большого значения текстам, да и сейчас не придаю. Считаю, что музыка — серьезнее и важнее, — заявляет Федоров, словно в ответ на вышеприведенную тираду Димы. И тут же признается: — Я знал, что мы с Озерским неразрывны. Даже когда он перешел в другой институт и общаться мы стали значительно реже. Песни-то изначально вместе сочиняли и понимали, чего хотим. Мне никогда не приходила в голову мысль пригласить вместо него более профессионального клавишника. Мы как-то и так справлялись.

— Наверное, если бы нам встретился подходящий человек, хорошо играющий на клавишах, то вопрос о моем удалении из «АукцЫона» все равно бы не встал, — предполагает Озерский. — Просто в группе играли бы два клавишника.

И в этих спокойных словах вся непроизвольная логика «Ы». Еще тогда, в середине 1980-х, «АукцЫон» обрел признаки группы-коммуны, странноприимного дома, куда возможно зайти и где можно остаться любому — и так же свободно уйти, если захотелось. «В „АукцЫоне" собрались давние друзья или люди с похожими взглядами на жизнь», — считает Леня. «„АукцЫон" по сути — коллективная личность, — анализирует Дима. — Кто-то тексты пишет, но на клавишах играет скверно, а кто-то отлично играет на барабанах, но предлагаемые тексты ему до лампочки. И ни-чего — у каждого из нас свои любимые интересы. А вообще „Ы" — это болото. Люди в него попадают и вязнут. Кому удается выкарабкаться, тот сбегает. Остальные остаются навсегда. Что их засасывает? То, что в „АукцЫоне" всегда происходит что-то интересное».

Они еще как «неразрывны» — моторный, компактный Леня и плавный, тучный Дима. Уже в те молодые годы сей тандем мог «образно говоря, под сигарету, за 10-15 минут написать песню». «Нашел Федоров какой-то рифф, — поясняет Озерский, — мы шли в туалет, перекуривали и сочиняли тему, которую потом играли несколько лет».

Рогожин и «засланные казачки»

Года через полтора после окончания Политеха я понял, что не стану в дальнейшем работать по специальности, а буду музыкантом.

Молодой специалист-металловед производственного объединения «Русские самоцветы» Леонид Федоров, продолжавший формально числиться вместе со своим коллективом «АукцЫон» (тогда еще через «И») членом ленинградского рок-клуба, летом 1985-го, пожалуй, впервые ощутил, как на него «накатила суть». За несколько теплых месяцев, чередуя беспонтовые трудовые будни с «вяленькими пока» репетициями и выездами за город, Леня сочинил фактически весь материал для первой по-настоящему самостоятельной программы «Ы», которая очень скоро принесла группе победы, популярность и оказалась кладезем хитов, исполнявшихся потом на «аукцыоновских» концертах многие годы. «Книга учета жизни», «Чудный вечер», «Женщина»,«Волчица», «Деньги — это бумага»… Тексты Озерского и Гаркуши, резво избавлявшиеся от любительской угловатости, прямолинейности, шаблонности и обретавшие шутовство, изощренную наивность, ироничный сюрреализм Саши Черного, были в равной мере подвластны федоровскому мелодизму, вдруг брызнувшему фонтаном.

— Эти песни родились в сжатый срок, — подчеркивает Леня, — фактически за одно лето. Иногда я писал музыку на готовый текст, иногда на какую-то показавшуюся удачной фразу. Скажем, «Волчица» (ее я сочинил на даче) появилась из одной строки Гаркуши «он идет к своей волчице». Дальше я придумал мелодию, а Озерский на нее дописал остальные слова.

Разница между «АукцЫоном», принятым в 1983-м в рок-клуб, и одноименной группой, готовой напомнить о себе после двухлетнего «карантина», возрастала стремительно. Но на Рубинштейна мало кто об этом догадывался, ибо никаких «аукцыоновских» записей, тем более концертов (кроме того давнишнего, вступительного) никто пока не слышал. В руководстве рок-клуба за этот период и людей прибавилось. Появились такие, кто вовсе никогда не видел «живьем» участников «Ы» и даже приблизительно не представлял, в каком стиле эта команда играет.

Осенью 1985-го нехило укрепившемуся составу «АукцЫона» с бронебойным и сенсационным на тот момент репертуаром и имиджем предстояло, в сущности, заново прописаться в рок-клубе, пройдя те же испытательные стадии, что и в первый раз.

— Нас там уже порядком подзабыли, — рассказывает Леня. — Хотя Гаркуша продолжал какие-то слухи об «АукцЫоне» распространять. Когда мы начали осенью активно репетировать, к нам на точку стали приходить разные интересующиеся люди, всякие панки продвинутые. Слушали, говорили: «О, круто!»

Поскольку от нас ушел Волк, а мой комплекс в отношении собственного вокала сохранялся и я считал, что нам нужен солист, мы периодически просматривали кого-то на эту роль. Но никто у нас не задерживался, до тех пор пока Озерский не нашел Сергея Рогожина…

— Не сказал бы, что мы вели целенаправленный поиск вокалиста, — дополняет Бондарик. — Просто Ленька все еще не чувствовал в себе уверенность фронтмена, и было понятно, что кто-то нам на это место нужен. И тут Димка сказал, что в его институте учится парень, который очень хорошо поет.

— Озерский подошел ко мне однажды в перерыве между лекциями в Институте культуры, где мы оба учились, и по-свойски так сказал: «Чувак, мы слышали, ты хорошо поешь», — вспоминает Рогожин. — Для меня тогда подобное обращение было непривычным. Я ж приехал в Питер из провинции этаким интеллигентом в маминой кофте. В молодости я все заблуждался на свой счет и думал, что стану оперным певцом. Примечательно, что масса людей помогала мне утверждаться в этом заблуждении. Поэтому сперва я решил поступать в Институт имени Гнесиных. Прослушивался там у самой Зары Долухановой. Потом пробовался в ГИТИС, во ВГИК, в столичные театральные вузы, в конце концов судьба привела меня в Питер, где я подумал, что профессия режиссера привлекательнее актерской. Если ты актер, то тебя имеет кто захочет, а когда ты режиссер, то сам всех имеешь. И я поступил на режиссерское отделение в Институт культуры. Пение при этом не забросил. Даже записал пару своих кассет, которые разошлись по общаге, где я жил, по институту. Меня начали приглашать выступать на различных вечерах. Среди студентов возник слух о моем неплохом вокале. При этом репертуар у меня был совсем не рокерский, а какие-то популярные арии, романсы…