Гельмут Пабст - Дневник немецкого солдата (Военные будни на Восточном фронте 1941-1943) Страница 10

Поскольку у меня не оставалось никаких дел, я воспользовался случаем, чтобы посетить отделение радиосвязи на наблюдательном пункте номер 3. Это означало идти в огонь. Когда мы пришли на вершину холма, стали гадать: охвачен ли огнем маленький дом или нет? Мы огляделись на вершине, и Франц сказал: "Здесь они всегда могут подстрелить тебя слева и справа".

Едва он успел договорить, как мы оба уже распластались на земле. Мы смеялись, убрав головы, потому что незадолго до этого Франц объявил, что больше не будет этого делать, поскольку это выглядит глупо. "Это сильнее тебя; это инстинкт, - сказал он, затем добавил: - А вон там они стреляют прямо по деревенской улице".

Нам не пришлось долго ждать пулеметного огня, и после нескольких быстрых продвижений ползком мы повернули направо. Тем временем стало ясно, что пострадал не маленький домик, а соседний сарай. "Там была корова Цинка. Придется сказать ему об этом".

Мы прошли через травяное поле, местами выбитое многочисленными воронками взрывов, и повернули на деревенскую улицу. Справа целым остался только дом Вольфа. Это было маленькое аккуратное строение, канцелярия комиссара, с чистым потолком и белеными стропилами, столом и белой голландской печью. И конечно, никаких паразитов - здесь никто не жил.

Цинк лежал на ковре перед радиоаппаратурой - экзотическое зрелище при тусклом свете масляной лампы. Ему и в самом деле было что нам рассказать. Сарай загорелся после первого же залпа в половине первого дня. Цинк доил корову. "Взрывом меня отбросило в сено. Через некоторое время я поднялся. Посмотрел на корову, а корова посмотрела на меня. Затем начался пожар, я отвязал корову и отвел ее в безопасное место. После этого я не вылезал весь день. Одного раза достаточно!"

Вечерами мы говорили о серьезных вещах; о своем положении, делились впечатлениями о пережитом; об изменении характера, о своей работе до войны и о том, чем будем заниматься потом; о том, что будет с нами, с Россией и Германией. Затем были шутки, потому что ребята из мотопехоты называли нас "голодная дивизия" - мы всегда в затруднительном положении, без эшелона снабжения, как "беспризорные дети"... Нам не достаются новые армейские ботинки или рубашки, когда старые изнашиваются: мы носим русские брюки и русские рубашки, а когда приходит в негодность наша обувь, мы носим русские башмаки и портянки или еще делаем из этих портянок наушники от мороза.

Но у нас наши винтовки и предельный минимум боеприпасов. "Нет, вы только посмотрите, кто здесь!" - говорят ребята из мотопехоты. Но у нас есть ответ. "У нашего генерала железные нервы", - говорим мы. Хочешь не хочешь, эта страна нас кормит.

С пяти часов утра опять идет снег. Ветер задувает мелкие сухие снежинки во все щели. Пехотинцы защищаются от холода чем только могут - меховыми перчатками, шерстяными шапочками, наушниками из русских портянок и ватными штанами. Мы изредка высовываем нос наружу и бежим обратно к печке. Бедные солдаты из стрелковых рот, сидящие в землянках и окопах. У них нет подходящей позиции для ведения боевых действий. Они у нас не подготовлены для этого, и у нас не отрыты подходящие землянки, хотя мы и застряли здесь на какое-то время. Мы не предполагали задерживаться, нам нужно двигаться вперед.

Снег падает обильно и тихо; теперь уже не метет так сильно. Он поглощает звуки и слепит. Отдельные выстрелы, раздающиеся из нереальной серой мглы, звучат глухо. Даже не знаешь, почему они стреляют. Брошенные лошади - жеребцы и старые мерины - плетутся рысью по снегу, свесив головы, появляясь из мглы и исчезая в одиночестве.

Когда мы шли через покрытую ночной пеленой равнину, ветер задувал снежные кристаллики за шею, и мы почти не разговаривали. Один раз Франц сказал: "Это забытая Богом страна". Затем на перекрестке дорог мы распрощались. Когда пожимали друг другу руки, задержались на мгновение... и сутулая фигура Франца быстро исчезла в темноте.

Бывают моменты, когда какая-то картина запечатлевается в вашем сознании. Это был такой момент. Бросив последний взгляд на друга, с которым расстался, я почувствовал себя оторванным от события, в котором принимал участие. Мы никогда не знаем, куда идем, даже если чаще всего смеемся над такими мыслями.

У меня снова есть шинель. Мы потеряли Антемана. Одним хорошим товарищем стало меньше. Шинель старая, пережившая две кампании. С засаленным воротником и потерявшими форму карманами. Как раз для России, для того, кто хочет засунуть руки глубоко в карманы, при этом дымя трубкой во рту. Очень подходящая поза для того, кто хочет создать вокруг себя своего рода вакуум, потому что каждый из нас стал почти безразличным ко всему. Я лично чувствую себя прекрасно в таком состоянии. Я нахожу удовольствие в закаливании себя перед всеми этими невзгодами, мобилизующими мои силы и трезвость ума против этой собачьей жизни, так что в конце я, может быть, выиграю от этого.

Нас теперь двадцать восемь мужчин в этой комнате плюс четыре женщины и ребенок. Хозяева спят иногда в кухне по соседству, иногда здесь, на печи. Мое собственное спальное место у двери, в проходе. Поскольку у нас есть батарейный радиоприемник, к нам в гости приходят даже вечером. Это создает целую проблему с проходом; с трудом удается повернуться. Когда большинство ложится спать, я сажусь писать, а иногда мы играем партию в шахматы, в то время как другие снимают рубашки в ночной охоте на вшей. Именно тогда пехотинцы заводят беседу, настоящие солдаты пехоты, такие, как пулеметчики или парни из стрелковой роты.

Трудно описывать такого рода вечернюю беседу. Так много в самой атмосфере этой беседы; в том, как люди сидят, положив локти на колени или откинувшись назад с согнутыми руками. Конечно, иногда мы переживаем депрессию, но говорить об этом не стоит, потому что самое лучшее в нас проявляется в юморе. Например, мы достаем карту и говорим: "Теперь, как только мы попадем в Казань..." или "Кто-нибудь знает, где Азия?"

Сегодня кто-то сказал: "Мы будем дома на Рождество..." - "Он не сказал, какого года", - бросил другой ухмыляясь. "Вообрази, попадаешь домой и первое, что узнаешь, - тебя забирают в ополчение... Встаешь в пять утра в воскресенье, и кто-нибудь там стоит и кричит: "Пулеметный огонь слева!" или "В двухстах метрах за деревней русская пехота! Ваши действия?"

"Ты отвечаешь им, что идешь в деревню поймать пару кур для жарки, говорит Франц. - Что еще?"

А Цинк добавляет: "Если кто-нибудь захочет поговорить со мной, я спрошу его, был ли он в России".

Несмотря на то что Калинин был взят, наступление на главном направлении на Москву было остановлено, "завязло" в грязи и лесах примерно всего в двухстах километрах от столицы. Вслед за новой попыткой достичь Москвы 2 декабря, в результате которой немецкие войска фактически дошли до предместий{3}, русские предприняли первое большое контрнаступление. В течение нескольких дней 9-я и 4-я танковые армии были отброшены далеко назад, и Калинин пришлось оставить.