Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 Страница 10

Этот постепенный поворот в общественном сознании хорошо прослеживается в отношении к проблеме генерала Эйзенхауэра. До 9 июня Эйзенхауэр публично заявлял, что уверен в смерти Гитлера. Однако уже 10 июня, на следующий день после публичного заявления маршала Жукова, Эйзенхауэр и Жуков встретились во Франкфурте. Пять дней спустя, в Париже, Эйзенхауэр объявил об изменении своего мнения после этой встречи. До нее, сказал генерал Эйзенхауэр, он был уверен в смерти Гитлера, но на встрече с высокопоставленными русскими военными выяснилось, что у них есть большие сомнения на этот счет[23]. Эти сомнения были так сильны и заразительны, что, когда через неделю британцы опубликовали рассказ Германа Карнау, сотрудника личной охраны Гитлера и свидетеля сожжения его трупа, этот рассказ был встречен с недоверием. В сентябре русские подтвердили свое недоверие, обвинив британцев в том, что они прячут Гитлера и Еву Браун в своей зоне оккупации для возможных враждебных действий против русских союзников. Это обвинение и послужило поводом к данному мне поручению установить подлинные факты. 6 октября генерал Эйзенхауэр нанес визит в Нидерланды и на встрече с голландскими журналистами заявил, что вначале был уверен в смерти Гитлера, «но теперь выяснились обстоятельства, заставляющие думать, что он жив». Так случилось, что как раз в то время я находился во Франкфурте, в штабе генерала Эйзенхауэра, и при личной встрече указал ему, что, несмотря на то что доказательства смерти Гитлера не являются на сегодняшний момент исчерпывающими, тем не менее нет никаких оснований утверждать, что он жив. По возвращении во Франкфурт Эйзенхауэр несколько изменил формулировки. Он сам, заявил он, в принципе не верит в то, что Гитлер жив, но «русские друзья уверяли его в том, что пока не нашли убедительных доказательств его смерти»[24].

Но русские не только настаивали на том, что им ничего не удалось обнаружить самим, они не выказывали также никакого интереса к тому, что удалось обнаружить их союзникам. Не найдя доктора Блашке в Берлине, они не просили нас найти его в Мюнхене. Они проигнорировали рассказ Германа Карнау. 1 ноября 1945 года, когда я делал доклад в Берлине, русские восприняли его без всякого интереса. Советская пресса даже не упомянула о нем. Были проигнорированы мои просьбы лично допросить некоторых лиц, находившихся в русском плену. Через полтора года, после публикации моей книги, отношение русских осталось прежним. Несмотря на то что «Последние дни Гитлера» были переведены на большинство европейских и некоторые азиатские языки, она так и не смогла проникнуть за железный занавес. Отдельные исключения лишь подтвердили это правило. Чешское издание появилось до февральского, 1948 года, коммунистического переворота. В Югославии книга была издана после конфликта маршала Тито с Москвой, в июне 1948 года. Польское издание было готово к печати, но на этой стадии было запрещено. В Болгарии книга была напечатана, но весь тираж был конфискован полицией. В течение многих лет после 9 июня 1945 года официальная русская позиция оставалась неизменной, да она и не могла измениться. Русские не допускали мысли о том, что Гитлер мертв, подразумевалось, что он жив, а подчас это мнение высказывалось и открыто.

Но чем все-таки можем мы объяснить столь разительное изменение взглядов? Окончательного ответа на этот вопрос нет и не может быть, но кое-что можно предположить. Для того чтобы это сделать, нам надо обратить взор не на Берлин, а на центр русского ортодоксального коммунизма, на Москву.

Дело в том, что даже в то время, когда русские в Берлине почти решились на то, чтобы объявить Гитлера мертвым, Сталин в Москве безапелляционно заявлял, что Гитлер жив. Утром 2 мая, до того, как русские захватили имперскую канцелярию, официальное русское новостное агентство ТАСС объявило немецкое сообщение о смерти Гитлера «новым фашистским трюком». «Распространяя заявления о смерти Гитлера, – говорилось в заявлении ТАСС, – немецкие фашисты готовят почву для исчезновения Гитлера с политической сцены и его ухода в подполье»[25]. 26 мая, когда русские в Берлине продолжали собирать улики и обрабатывать доказательства, Сталин в Кремле сказал представителю президента США Гарри Л. Гопкинсу, что думает, «будто Борман, Геббельс, Гитлер и, возможно, Кребс бежали и где-то скрываются»[26]. Это заявление едва ли было основано на данных из Берлина, так как к тому времени был давно опознан труп Геббельса, и сами русские признавали, что в этом «нет никаких сомнений». Таким образом, представляется, что эти утверждения Сталина были плодом его предубеждений, и он либо сам верил в них, либо хотел, чтобы в них поверили другие. Мало того, 6 июня 1945 года, когда штабные офицеры Жукова уверяли своих коллег из штаба Эйзенхауэра в том, что труп Гитлера обнаружен, эксгумирован и исследован патологоанатомами, Сталин в Москве еще раз повторил Гопкинсу, что у него не только нет доказательств смерти Гитлера, но что он, Сталин, уверен в том, что Гитлер жив[27]. Три дня спустя Жуков публично отмежевался от своих прежних высказываний. Сталин, однако, своего мнения не изменил. 16 июля он лично прибыл в Берлин на Потсдамскую конференцию. Там на следующий день он удивил американского государственного секретаря Джеймса Ф. Бирнса своим заявлением о том, что он уверен, что Гитлер жив и скрывается, вероятно, в Испании или Аргентине[28]. Адмирал Лихи, представитель президента Трумэна, тоже отметил эту фразу Сталина. «Относительно Гитлера, – писал Лихи, – Сталин повторил то же, что он уже говорил Гопкинсу в Москве. Он считает, что фюрер бежал и где-то скрывается. Кроме того, Сталин заявил, что, несмотря на все усилия, русским так и не удалось пока найти никаких следов останков Гитлера или каких-либо иных убедительных доказательств его смерти»[29]. Десять дней спустя Сталин заявил, что его позиция на этот счет осталась прежней[30].

Приняв во внимание эти факты, трудно избежать вывода о том, что Жукова в Берлине поправили из Москвы. Маршалу приказали – в период между 5 и 9 июня – отказаться от убеждения, основанного на доказательствах смерти Гитлера, и принять основанную на иных мотивах точку зрения Сталина о том, что Гитлер жив и «скрывается, возможно, у генерала Франко»[31]. Это заключение подтверждается тем фактом, что в то же самое время в Берлин из Москвы прибыл первый заместитель народного комиссара иностранных дел Андрей Вышинский – вероятно, для того, чтобы указать Жукову его место. 5 июня в Берлине генерал Эйзенхауэр заметил, что «Жуков не желает отвечать на вопросы, не проконсультировавшись предварительно с Вышинским». Два дня спустя Гопкинс, которому Сталин в Москве сказал, что «Жуков в Берлине практически не имеет полномочий решать политические вопросы», отметил, что «на всех переговорах Вышинский всегда находился рядом с Жуковым». 9 июня, когда Жуков заявил, что Гитлер все же, вероятно, жив, Вышинский тоже стоял рядом с ним. На следующий день во время визита во Франкфурт, где Жуков сказал Эйзенхауэру об изменении своих взглядов, маршала опять-таки сопровождал Вышинский. Во Франкфурте Жуков в присутствии Вышинского произнес прочувствованную речь о том, что долг солдата – подчиняться политическим руководителям. Впрочем, пройдет совсем немного времени – и Жуков пересмотрит свои взгляды на этот счет. Не вызывает сомнения, что, как говорил Гопкинс генералу Эйзенхауэру, «русское правительство намерено целиком и полностью контролировать Жукова». Несколько месяцев спустя Жуков, которого его немецкие противники считали самым способным из русских генералов, был отозван из Германии и отправлен в своего рода почетную ссылку – сначала на пост командующего сухопутными войсками, а затем, в виде унизительного наказания, на должность командующего Одесским военным округом. Из этой ссылки – впрочем, не без блеска – он вернулся только после смерти Сталина[32].