Бенно Цизер - Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. Страница 10

Один из лагерных охранников открыл дверь в барак и что-то прокричал. Заключенные потоком хлынули наружу, заваливаясь друг на друга. Резкие слова команды выстроили их в три колонны перед нами. Говоривший по-немецки староста, назначенный охраной, с необычайной грубостью старался изо всех сил навести порядок в рядах. Лагерный охранник отобрал пятьдесят человек, а остальных загнал обратно в барак. Некоторые пытались проскользнуть в рабочий отряд, но те из русских, которых уже отобрали для работы, отгоняли конкурентов, криками призывая старосту барака. Тот дал волю своему гневу на виновных, нанося удары хлыстом направо и налево, с криком и руганью, без тени жалости к соотечественникам.

Все это в конце концов надоело охраннику, и он ослабил поводок своей рвущейся собаки. Одним прыжком пес пробрался в самую гущу свалки, и в следующий момент мы увидели, как он впился зубами в руку старосты. Лагерный охранник взирал на это с полнейшим равнодушием; он и не подумал отогнать пса. Между тем староста барака отчаянно пытался стряхнуть животное. Он умоляюще смотрел на лагерного охранника. Когда один из избитых русских попытался убежать обратно в бараки, пес выпустил руку старосты, молниеносно бросился за этим человеком и впился зубами в его ягодицы. Новая жертва истошно заорала, но в последнем отчаянном усилии ей удалось дотянуться до двери барака, оставляя клочья штанов и подштанников в зубах собаки. Я никогда в жизни не видел более обескураженного животного. Лагерный охранник разразился оглушительным хохотом. Мы слышали его грубый гогот, даже когда вышли наружу и тронулись в путь с нашими пятьюдесятью живыми скелетами.

Когда мы покинули это ужасное место, то вздохнули с облегчением. Наши пленники шатались, как пьяные. У многих даже не было шинелей. Их униформа свисала лохмотьями. Они несли с собой все свое имущество: пустые жестяные банки из-под мясных консервов и помятые железные ложки. Лишь у немногих был маленький узелок за спиной, видимо, с запасными обмотками или с помятой флягой для воды, которые они не решались нести открыто, боясь вызвать зависть у других.

База снабжения представляла собой небольшой ровный участок земли, обнесенный забором, за которым разместились несколько насквозь продуваемых сараев. Она была разделена на три секции: склад боеприпасов, хранилище горючего и продовольственный склад. То и дело прибывали и уезжали грузовики, и работа пленных заключалась в том, чтобы загружать и разгружать их.

Предполагалось, что мы, караульные, не должны помогать в этом, но очень скоро мы тоже стали работать не покладая рук. Дел было невпроворот; кроме того, во время работы нам было не так холодно.

Русские были очень слабы. Они едва держались на ногах, не говоря уже о том, чтобы прилагать требовавшиеся от них физические усилия. Четверо с трудом поднимали ящик, что для Францла и меня было детской забавой. Но они, конечно, старались изо всех сил. Каждый стремился угодить. Они соперничали друг с другом, подгоняли друг друга. Потом смотрели с надеждой, заметили ли мы их усердие. Таким образом они надеялись добиться лучшего с собой обращения, а может быть, и получить ломоть хлеба.

Нам было жаль этих доходяг. Среди них были и почти дети, и бородатые старики, которые годились бы нам в деды. Все без исключения выпрашивали еду или папиросу.

Они скулили и пресмыкались перед нами, как побитые собаки. И если жалость и отвращение становились невыносимыми и мы давали им что-нибудь, они ползали на коленях и целовали нам руки и бормотали слова благодарности, которыми, должно быть, был богат их словарь, а мы просто стояли как истуканы: не верили своим глазам.

Это были человеческие существа, в которых уже не оставалось ничего человеческого; это были люди, которые и в самом деле превратились в животных. Нас тошнило, нам это было в высшей степени отвратительно. Однако имели ли мы право осуждать, если нас самих никогда не заставляли променять последние остатки гордости на кусок хлеба?

Мы поделились с ними своими запасами. Было строжайше запрещено давать еду пленным, но черт с ним! То, что мы им дали, было каплей в море. Почти ежедневно люди умирали от истощения. Выжившие, безразличные ко всем этим смертям, везли на телеге своих умерших в лагерь, чтобы похоронить их там. В землю зарыли, наверное, больше пленных, чем их оставалось в живых.

Однажды за ящиком боеприпасов мы обнаружили троих мертвых русских с посиневшими лицами. Они замерзли насмерть. Почему-то не успели присоединиться к отправлявшимся обратно в лагерь, и их записали как сбежавших. Да, бывали и убегавшие, но очень-очень мало. Было довольно заманчиво улизнуть во время работы вне лагеря, но не часто находился человек, воспользовавшийся этой возможностью. В подобной ситуации любой из нас ухватился бы за малейший шанс удрать, но русские были людьми другого сорта.

Бродячих собак вокруг было великое множество, среди них попадались самые необычные виды дворняг; единственное, что их роднило, было то, что все они были невероятно тощими. Для заключенных это не имело значения. Они были голодны, так почему бы не поесть жареной собачатины? Постоянно пытались изловить осторожных животных. Они также просили нас жестами, имитируя лай «гав-гав» и выстрел «пиф-паф», убить для них собаку. Просто взять и застрелить ее! И мы почти всегда это делали. Для нас это был своего рода спорт, а кроме того, этих диких собак развелось огромное количество.

Когда мы кидали им подстреленную собаку, разыгрывалась тошнотворная сцена. Вопя как сумасшедшие, русские набрасывались на собаку и прямо руками раздирали ее на части, даже если она была еще жива. Внутренности они запихивали себе в карманы – нечто вроде неприкосновенного запаса. Всегда возникали потасовки за то, чтобы урвать кусок побольше. Горелое мясо воняло ужасно; в нем почти не было жира.

Но они не каждый день жарили собак. За бараками была большая вонючая куча отбросов, и, если нас не было поблизости, они копались в ней и ели, к примеру, гнилой лук, от одного вида которого могло стошнить.

Однажды во время погрузки продовольствия разбилась пара бутылок водки, и алкоголь просочился на пол грузовика. Русские вскарабкались на него и слизывали жидкость, как коты. На обратном пути в лагерь трое из них свалились мертвецки пьяными.

Вот когда Францл рассвирепел. Он вдруг стал как ненормальный избивать одного из этих бедняг прикладом ружья, а жалостливое хныканье этого человека только приводило Францла в неистовство. Он рычал от ярости, как огромный дикий кот, и безжалостно наносил удары, пока я не подскочил к нему и не схватил за плечо.

– Боже Всемогущий, Францл! – крикнул я. – Что это на тебя нашло? Возьми себя в руки. Оставь бедняг в покое! Они протянут ноги и без твоей помощи!