Владимир Бедненко - Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда Страница 10

Анечку лечили от сахарного диабета, а у нее оказалась открытая форма туберкулеза. Какоето время мы лежали на нарах рядом, но я не заразилась. Ели мы из одной миски, ведь у нас не было своей посуды. Она кушала мало, я за ней доедала. Здесь, в больнице, я вспомнила, что такое свекла, что такое морковь, масло. Многим умирающим приносили, а они не доедали, делились, помогая так выжить другим.

Обратно я ехала на Анечкином гробике, она умерла. И еще одна наша девочка умерла от брюшного тифа. Потом я болела тропической малярией и чесоткой. Но все перенесла, оказалась одной из самых живучих.

Дали нам лошаденку, Рябину, которая еле ходила. Возили на ней воду из реки Черемшан. Она потом умерла от старости. Дали другую лошадь — Орлика, раньше он возил начальство и воду нам поначалу возить не хотел, но потом привык.

Для нас это была настоящая школа жизни — такие слабые, городские дети, и вдруг попали в деревенскую обстановку. Конечно, помогали друг другу, и воспитатели, и дети. Встречались и плохие люди, но их было мало. Как-то пришла в детдом женщина одна, сказала: «Давайте ваши сберкнижки». Почти у всех детей были сберкнижки, родители на них оформляли вклады, как сейчас помню, три тысячи на ребенка. А у меня еще книжка брата была. Как она их взяла, так мы ни ее, ни книжек наших больше не видели.

Еще хочется вспомнить удивительной доброты медсестру Нину Ивановну, которая нам всем очень помогала. Было у меня два случая травмы, и оба из-за лошадок. Однажды шла я мимо лошади, она паслась на лугу, думала, что нужно обойти ее сзади, а то спереди она может укусить. Подошла сзади, она мне поддала так, что я научилась поистине цирковому мастерству. Сколько раз я перевернулась, не знаю, но отпечатки на теле были приличные. Я узнала, что лошадь нужно все же спереди обходить. Нина Ивановна меня лечила. Еще был один случай. Захотела прокатиться на другой лошади, Орлике, на водопой. А он поначалу не был приучен возить на себе кого-то, начальство возил в бричке. Я села на него, весом как муха, он не воспротивился. А когда прискакал к реке, там берег был крутой, — он встал на колено, ну и я с этого обрыва скатилась, выбила колено. Он ко мне подошел, нагнулся и стал смотреть, лизать даже. А я не обиделась, говорю: «Что ж ты наделал?» Ребята сбегали за медсестрой, она присыпала больное место стрептоцидом, больше никакого лекарства не было. Перевязала колено своим платком, оно зажило и больше никогда не болело. Чудесная медсестра была, она же и врач для нас, можно сказать. Такие люди, как Анна Яковлевна, Нина Ивановна, они, как говорится в стихотворении, «не брат и не сестра, а все ж родня», и родня хорошая.

Прожили мы в деревне три года. И нам сказали: «Не все поедут домой, а только те, у кого есть в Ленинграде родственники, напишите им». Я написала на фронт отцу: «Приезжай и забери меня». К нашему отъезду из детского дома он приехал и помог в организации возвращения детей в Ленинград. Мы с отцом доехали до Москвы, приехали в Калининград Московской области, где он служил в воинской части. Меня приняли как дочь полка. Одежды теплой у меня не было, я была только в тапочках, летней кофтенке и платьице. А где остальное-то купишь в такое время? А в воинской части мне сшили сапожки, пальто из отцовской шинели, пилоточку. Часть быстро перемещалась, отец был тогда авиамехаником. Меня определили жить вместе с медсестрой. А так как дармоедом я не была, то всячески помогала сестре что-то прибрать, выполняла подсобные работы. Если кто-то приходил из солдат, учила пришивать воротнички. Это была вторая половина 1944 года.

В мае 1945 года была на Красной площади, на Параде Победы вместе с отцом. Видела, как все улыбались, смеялись и плакали, обнимались, поздравляли друг друга, пели. Вечером был незабываемый салют, все бросали вверх шапки, кричали «ура!».

Я очень благодарна всем добрым людям, встретившимся мне на пути — Ольге Васильевне Сироте, Анне Яковлевне Харакка, Нине Ивановне и другим за то, что они ненавязчиво учили меня, как нужно жить, с людьми и совестью своей дружить, бояться равнодушных ко всему, надеялись, что это я пойму. Учили, где надо промолчать, смириться, а где надо выступить и добиваться своей цели, помогать людям, учили добру. Анна Яковлевна до сих пор помнит всех, мы перезваниваемся. Конечно, сейчас нам всем трудно собраться, потому что люди уже пожилые, но мы общаемся, на праздники поздравляем друг друга. Доброта, она действительно спасет мир, потому что без доброты жить невозможно.

Значимый кусок моей жизни

Ракова Галина Владимировна

Я родилась в Ленинграде. Когда началась вой на, мне было 11 лет, поэтому я практически все помню. Мама прожила до 90 лет, она родилась в 1902 году, папа — в 1904-м. Папа воевал, мама — блокадница, перенесла дистрофию. Папа в Питере с дореволюционных времен, он мальчишкой помнил, как моя бабушка в Питере служила у господ кухаркой, но он не мог жить с ней, поэтому обретался где-то один, мальчишкой в 12–13 лет. А мама переехала в Ленинград в конце 20-х годов. Она родилась под Вологдой, а потом ее семья жила в Петербургской губернии, не в самом Петербурге.

Отца звали Владимир Ананьевич, редкое отчество. Своего отца он не помнил, потому что тот умер, когда он был маленьким. А мама — Антонина Ивановна, окончила, а может, и не успела окончить в Пскове гимназию перед войной, она работала в магазине музыкальных инструментов на Невском.

Дедушку, Ивана Давыдовича, маминого отца, раскулачили в 30-е годы. Он латыш по происхождению, но уже обрусевший: как уехал из Латвии в 17 лет, так и жил в России. У него был хутор под Петербургом, в 1912 году он имел возможность взять заем в крестьянском банке, до этого служил управляющим у князя. У него были золотые руки, поэтому он построил себе дом, завел хозяйство. Мама рассказывала: когда начались 20-е годы, их семью не трогали, потому что у них на хуторе перед революцией какое-то время скрывался революционер. Никто из его пятерых детей с Латвией связан не был. Бабушка была русская, из Вологды. Трое сыновей разъехались на работы в Питер, а дедушка для колхоза был старым, всю землю и хозяйство у него забрали. Все его три сына, мои родные дяди: Иван, Владимир и Виктор погибли в Великую Отечественную войну под Ленинградом.

Дедушка умер до войны, я его только раз видела. Один из сыновей ездил хоронить, мама не могла поехать: она тогда была беременна моим братом.

Отец работал на фабрике парфюмерии «ТЭЖЭ». Не знаю, что он там делал, но в доме всегда пахло парфюмерной эссенцией. В 1941 году ему было 37 лет, он уже до этого воевал в Финской кампании в 1940 году, и я помню, как тогда затемняли окна. Отца мы с братом в начале июля 1941 года провожали до военкомата, он ушел воевать. Вначале он был на Ленинградском, а потом — на Северном фронте. На границе с Норвегией тоже были бои, так как Норвегия была в союзе с Германией.