Леонид Леонов - Унтиловск Страница 10

Манюкин покряхтел, крепко вцепившись в стул, на котором сидел, точно стул и был взбесившейся Грибунди. Редкозубов, выпятив челюсть, сосредоточенно сопел. Радофиникин то запахивал, то распахивал рясу свою, в просторечии нашем называемую эклегидон. Буслов качал головой, приговаривая: "Поэт, поэт..."

- Лежу, - оканчивал Манюкин упавшим голосом, - и этакие, знаете, зеленые собачки в глазах прыгают! А уж тут Ланской бежит с коллодием: "Жив ли ты, Сережа?" "Жив, - отвечаю, - в галопе замечательна, но не показывайте мне ее, я ее убью!" А куда ж убить там, коли лежит этакой пестрый кавалер в розовых брюках, то есть совсем без оных, и чуть не полбашки нету! Ну, залили мне голову коллодием... отнесли. Ох, даже язык вспотел, тошно мне... - простонал нежданно Манюкин, весь потный, дыша с высунутым языком. - У меня язык-то быстрей, чем голова, работает, она и не поспевает! Вспотел...

- Да и вспотеет, - посочувствовал Илья, - не мудрено!

Манюкин ощупывал ошалелыми руками голову себе, точно ощущал еще на ней страшную рану недавнего удара, точно, видя еще не остылую от скачки лошадь, стремился удостовериться в собственной целости.

- Да, туда-то с платочком... а оттуда полпуда в весе потерял! прибавил он, жалко посмеиваясь и вытирая лицо платком.

В комнате и в самом деле стало не в меру жарко.

- Ну-ка, дай пощупать твой нос, - заговорил Редкозубов, только теперь усвоив всю пленительность манюкинской выдумки. - Говорят, кто хорошо врет, у того нос гнется...

- Постой, дай же ему отойти, - остановил Буслов Илью.

- Нет, я вот что... - задумчиво говорил о. Иона. - Как же это прыгала-то она под вами, ведь не блоха!

- Блоха не прыгает, она сигает! - рассудительно вставил Редкозубов.

- Все равно, кобыла не может сигать. Я не видел, - с наивным недоверием настаивал Иона.

Это совсем взорвало Манюкина, уже успевшего перевести дух.

- Так ведь это черт, черт был, дьявол, понимаете? - закричал он таким тонким голосом, что я невольно зажмурил глаза. - Черт, с рогами, поняли? И, сделав рожки, боднул Иону в бок с резвостью, прямо непостижимой для его возраста.

Иона отшатнулся, и вслед за тем лицо его приняло злобно-досадливую несимметричность.

- Странные вы люди, Сергей Аммоныч, - прошипел он, запахиваясь в эклегидон, что всегда служило признаком гнева. - Не можете вы жить без упоминания нечистой силы... Вот за это вас и присылают к нам! - Он подождал минутку и своенравно отметил: - А кобыла все-таки не сигает!..

- А вы и в черта верите? - с внимательным интересом спросил Буслов, и уже видно было, что его начинает развозить.

- Не поминайте его задаром, а то я уйду, - жалобно ответствовал Иона. - Я во все-с верую, Виктор Григорьич! Вы вот в третий раз спускаете его с уст своих, а принимаете, между прочим, пищу. А он, может, вон там... прикрыв глаза козырьком, Иона значительно кивнул в темный угол за пианино. может, он там прячется и ждет, когда и его позовут в гости. Я во все верю. - Голос Ионы наливался колкой неприязненностью. - Я, миленький, когда на молебен от засухи езжу, то зонтик с собой беру, ибо верю, ибо горжусь... Иона встал, постоял с поджатыми губами и снова сел.

Однако возможность ссоры мгновенно уничтожилась, едва мы вспомнили об остающихся аршинах. Чокнувшись за прекрасность многих вещей и дружески пожурив Илью, что не захватил с собой гитары, чтоб спеть хором и плясануть для продвижения крови, мы снова принялись вспоминать небывалые случаи из жизни. Состояние наше было уже несколько шаткое, а Илья уже надел себе на нос темные очки, что делал для сокрытия глаз своих. Хмель не овладевал ни телом его, ни головой, а только глазами.

- Гу-гу! - сказал шутливо я, тоже восчувствовав румянец поэзии на щеках своих. - Хвак, поди и сядь у ног моих и слушай.

Пес подошел, и я погладил его по шерсти, которая обильно лезла.

- Так вот, товарищи, иной раз словно в волшебном фонаре живешь, до того непонятно...

- Не мешкай, Паша, - сказал Редкозубов. - Вечер уж не длинен, а нас ведь пятеро. Козыряй насколько можешь!

- Вот и этот сейчас нагородит врак, - подзудил меня Иона, и эклегидон его распахнулся, обнажая белое колено. Это обозначало величайшую степень благодушия его хозяина.

- Подкрепитесь, - сказал Манюкин, поднося мне.

- По прошлому году случилось, в именины мои. Поразительный случай, как я с одним в шашки играл и, обыграв, три раза в уголок его засадил. Просыпаюсь ночью...

- Постой, - прервал Буслов и прислушался. - Постой! - И я видел по тому, как сбегала с лица его багровая краска, что он узнал нечто необычное и в растерянности слушал шум из кухни и слабые голоса. - Ну, вали теперь!

- Итак, просыпаюсь ночью... - возобновил было я.

- Погоди, давай выпьем сперва, - снова оборвал Буслов, направляясь к столу.

- Вам бы довольно! - нерешительно пискнул Манюкин.

- Вали-вали... рассказывай теперь! - прикрикнул Буслов, залпом опустошая кружку унтиловки. Потом он еще налил и еще выпил. То был большой емкости человек, но и его границы были уже прейдены.

Потом он стоял, шевеля губами, и я не упустил из внимания хмельной задумчивости раскосившегося его взгляда. Он как бы считал до десяти, но сбивался, и сердился, и принимался сызнова, и опять сбивался, и каждый раз дергал лицом. Лампа горела буйно и ровно. Духота усилилась. Бусловский лоб блестел испариной.

- Просыпаюсь ночью, - в третий раз начал я, зорко наблюдая за Бусловым. - Просыпаюсь... - Я нарочно медлил, стремясь ошеломить друзей. Проснулся ночью и чиркнул спичку на часы посмотреть, много ли еще ночи осталось. И тут же не то чтобы напугался, а звук у меня из горла вылился как-то сам собой. Сидит на стуле возле стола моего скелет, в мужских ботиках. Самый такой настоящий, махровый даже... вместо глаз дырочки, но платочком почему-то обвязан и бантик поверх черепушечки торчит...

- Тут уж спичка потухнуть должна, - заметил тоном знатока Манюкин.

- Она и потухла, - любезно вильнул я. - Но она с холоду потухла, смертный холод прямо был, от неизвестной причины. Я тогда свечечку зажег... Огарочек валялся, я его и зажег. И сел на кровать. "ты что?" - спрашиваю. А он не то чтобы смеется, потому что кость этому не подвержена, а как бы пальчиком в стол барабанит. "Давай, - говорит, - сыграем в шашки". "Так ведь ты ж, - говорю, - покойник!" А он: "Ну что ж, - гнусит, - это ничего не значит". Меня даже в пот бросило. "Так позволь, - отвечаю, - как же это ничего не значит, раз ты костяной? Ты скорей имеешь сходство с пуговицей, нежели с живым человеком!" А сам глазами по комнате рыскаю, уж не жулик ли, не бритву ли пришел украсть. У меня бритва была удивительная...

- У Ланского, у Гришки, - быстро вбежал в речь мою Манюкин, - бритва была необычайной востроты... лезвия не видно! И в руки не брал, а уж порезался! Он ее в берлинский политехникум подарил...