Виктор Петелин - Алексей Толстой Страница 10

В другой раз он написал матери: «Какой нынче денек был! Ясный, морозный, просто прелесть. На верхнем пруду прекрасное катание. Мы уже два дня катаемся. Копчик поправился. Червончик тоже. У Подснежника натерли рану на плече. Иван стал к нему подходить, а он как ему свистнет в губу… Поросята наши сытехоньки, бегают по двору. Марья придет к ним с помоями, а они ее и свалят. Телята страсть веселые. Папа им сделал особые корытца. Третьего дня папа читал мужикам «Песню про купца Калашникова»… Мишка во время чтения заснул. Я его нынче спрашивал, зачем он заснул, а он говорит: «Вы только слушали, а я и поспал и послушал…» Мне купили варежки в Утевке — чистые чулки. У нас часовщик починил часы, а они не пошли. Назар не будь прост — пустил их. Назар наступил ногой на иглу, и она, воткнувшись, обломилась. Ну вытащили. Папуля… ни разу на меня не посердился серьезно. Вчера у папули болел живот, и я ему читал из Лермонтова. У меня сейчас идет кровь, и я заткнул нос ватой. Целуй тетю Машу крепко. Целую тебя. Твой мальчик».

Во всех этих письмах наряду с повседневными бытовыми подробностями есть одна черта, обращающая на себя внимание, — это полная раскованность и душевная свобода мальчика.

Алеша, слушая, как стучит дождик по окнам и гудит, завывает ветер, нагоняя тоску, думал о том, что его снежная крепость «Измаил» может попортиться, а он так еще мало в ней играл. Три дня тому назад он ее сде-лал, а вчера отец его не пустил. Как же он обрадовался, когда увидел, что крепость только чуть-чуть попортилась. Нужно, пожалуй, устроить большую игру. Не сегодня, конечно. Уж больно погода плохая: под вечер пошел не то снег, не то крупа, а скорее всего град, маленькие крупинки больно секли по щекам. Он с тоской посмотрел на Чагру, там опять уж льда не видно. Бедный Аркадий Иванович днем чистит-чистит, а ночью опять взносит снегом. Так и не покатаешься, видно, на коньках. А уж как они любили кататься! Аркадий Иванович даже общество любителей-конькобежцев организовал, даже в стихах увековечил эту страсть:

Ужасно толстенький и озорник,Во время приходи домой учиться:Не знай усталости «в бегах».Играй в снежки, катайся на коньках,Живи согласно с Мишами и Есей.Будь счастлив ты, мой ученик!Люби кататься ты, люби и с санками возиться!

Жаль, конечно, что никак не удается выпросить у отца накидку матери, чтобы обить ею стены снежной крепости, ну да ничего. Придется матери написать, может, она пришлет ему из Питера 15 аршин шелку и 40 аршин атласу розового с темно-малино-буро-сине-красными полосками. Вот будет здорово. Издалека будет видна его крепость.

Мигом слетел под горку. Он уже не раз делал такие эксперименты, и всегда хорошо удавалось. Нужно только крепко обхватить полы полушубка, оттолкнуться, — и куртычком под горку. Только ветер в ушах да снегу набьется за воротник, если неосторожно заденешь какую-нибудь снежную глыбу.

Во дворе было оживленно. Отец купил корову, а она не встает, подымали ее веревками. Если б мать была дома, она б опять поссорилась с отцом. Никак не может он удержаться от очередной покупки. Обязательно что-нибудь да купит.

Алеша вставал рано. Выпивал два, иногда три стакана чаю со сливками и хлебом с маслом. А однажды Алексей Аполлонович с удивлением заметил, как он с каким-то непонятным азартом отрезал себе три ломтя хлеба зараз и все быстро уплел. А потом набегается и с каким аппетитом обедает. Ничего удивительного, что он начал страшно толстеть, щеки округлились, наметился животик.

Как-то вернулся с гулянья продрогший, а дома радость: мать прислала письмо и посылку — книги, журналы, готовальню. Развернул третий номер журнала «Всходы». Здесь все новые статьи. Вот Мамина-Сибиряка обязательно надо прочитать. Посмотрел на отца, чему-то вагадочно улыбавшегося. Отец не выдержал своей роли и подал ему еще одно письмо. Так и есть: письмо от Аркадия Ивановича, уехавшего в свою деревню.

«Ну, милый Лелька! Природа не всегда благосклонна к ее любителям. Переезд мой из Самары до дому был рядом «тяжелых испытаний», сперва в вагоне 4 класса, потом по ухабистой снежной дороге. Прибавь к этому холод и мрак, меня окружавшие, совершенно бессонную ночь, и ты получишь понятие о пережитых мной прелестях в течение 10 часов переезда. Я приехал в среду в 5 часов утра совершенно избитый, изломанный, дорогой потерял стеклышко из очков, когда мы с кучером вывалились из саней на одном каком-то ухабе…»

После ужина сели писать письма. Алеша машинально стал рисовать на своем столе воинственных людей с обнаженными шашками. Написать, как с папой плутали около Поганого оврага? Или как он катался вчера на салазках и подхватил насморк? Или о том, что вчера поехал с фурой да наехал на соху, новый полоз и лопнул у салазок? А может, матери интереснее всего узнать, как скучно ему без нее, как тяжело ему по вечерам заниматься? Новый учебник по географии ему показался трудным, да ничего, все можно преодолеть, выучить Индию, арифметику, немецкие слова.

Уроков у него много. Почти весь вечер сидит. Часа два-полтора остается. Вот тогда-то и наступает блаженное состояние самодеятельности. Можно кой-чего постолярничать, сделать, например, папочке ящик для мелочи, — пустяки, а все-таки похвалит, потом Наталья просила сделать мешалку… А если вечером не столярничал, то погружался в неведомый и манящий мир книжных приключений. Увидел он как-то объявление о каком-то путешествии на Луну, тут же с восторгом прочитал об этом отцу и мечтательно произнес:

— Вот кабы мамочка мне привезла книжку об этом путешествии…

И еще: спрашивает у матери, как быть ему, у него нет сапог ходить в слякоть, папины промокают, а если свои взять, то за голенища с полведра нальешь. А стоит только подумать, что не придется из-за этого выйти на двор, как волосы становятся дыбом.

Кажется, все, осталось только по обыкновению нарисовать свою веселую рожу и подписаться: «Лененчик плотничек». «Плотничек-то плотничек, — сделал приписку Алексей Аполлонович, прочитав его письмо, — а все-таки не надо ошибок столько делать».

На следующее утро Алеша встал в хорошем настроении. Ему еще захотелось написать матери, чтобы письмо было подлиннее, потянулся с ручкой к чернильнице и ненароком опрокинул ее: «Сейчас после чаю побегу на крепость, там на Чагре буду чинить «Измаил» и кататься на салазках… Я мамуня потому расписался вчера потому что я сижу и думаю и вдруг рука у меня как заходит, заходит…»

Накануне масленицы были в бане, хорошо вымылись. И получилось так, что Алеша в этот день даже и не подумал сесть за уроки. Столько развлечений и дел обычно накапливалось у него в предпраздничные и праздничные дни. Но Алексей Аполлонович на этот раз был строг и беспощаден: что ж, что воскресенье! Прогулял вчера — терпи кару сегодня. Но зато вместе с Аркадием Ивановичем, который наконец-то вернулся из своей деревни, катались на паре верблюдов, недавно купленных отчимом на ярмарке. А по вечерам читали роман «Накануне». Матери Алеша писал: «Больно мне кажется потешным этот Шубин. То смеется, то плачет. А еще комичная личность это Ува Иванович. Лучше всех Инсаров и Елена. Мы прочли до тех пор как они приехали с пикника. А Шубин еще говорит, в счет Инсарова «хорош герой, пьяных немцев в воду бросает»…