Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни Страница 10

Отец купил мне билет. И вот подошел поезд, отец посадил меня в вагон, попросил какого-то дядьку-попутчика присмотреть за мной в пути, со слезами на глазах перекрестил меня, поцеловал и вышел. Поезд тронулся и унес меня навстречу новой увлекательной самостоятельной жизни.

Я не только впервые ехал в поезде, но и в первый раз видел поезд и железную дорогу. Весь вечер и всю ночь я не спал, все глядел на мелькание меняющихся картин за окном. Мимо меня проносились какие-то огни, дома, станции, все было интересно, но немного и жутко. А когда замелькал окнами и загрохотал колесами мимо нашего поезда первый встречный поезд, он меня так оглушил и изумил, что я долго не мог прийти в себя.

Ночь прошла. Рассветало. Поезд вкатился под крышу петербургского вокзала. Я с попутчиком, длинноусым мужчиной, вышел из вагона и на платформе увидел брата Петю. Мы расцеловались, он взял мой сундучок и повел меня сквозь толпу к выходу из вокзала. Так в воскресенье 7 сентября 1907 года началась моя жизнь в Питере.

В Питере

Петя с видом знатока вывел меня на площадь, и мы пошли с ним по Невскому проспекту. Все меня удивляло. И масса извозчиков, и конка, и большие красивые дома, которые я даже не смел называть домами, а то и дело спрашивал Петю:

— А это что за здание, а это что за здание?

— Какое там здание, просто дом и дом, — отвечал равнодушно Петя.

По Владимирскому мы пришли на Загородный проспект и вошли в небольшой четырехугольный двор дома № 4. Стены двора были окрашены желтой краской, и в них было много окон. Мы поднялись в квартиру на пятом этаже. Здесь жили два родственника — Орлов и Дорофеев, имевшие мясные и зеленную лавки, их родня и работники — взрослые молодцы и ученики-мальчики. Хозяева с семьями занимали в квартире две комнаты. Все работники, человек двенадцать, помещались в третьей комнате и спали по два человека на одной кровати без простыней. Обои на стенах возле кроватей были густо покрыты следами раздавленных клопов, которые я сначала принял за узоры. Я поел вместе с молодцами и ночевал в этой квартире. На другой день вечером мой родственник, один из этих молодцов, повел «ставить меня на место» в мясную лавку в другом конце Загородного проспекта. Хозяин этой лавки, плотный мужчина средних лет, с бородкой и усами, пытливо осмотрел меня, нажал мне на плечо рукой и заявил:

— Этот мальчик, Василий Степанович, мне не годится, мне надо мальчика покорпуснее, а этот разве может возить тележки и носить тяжелые корзины на голове?

У меня упало сердце. Я остался ни с чем. Еще не успев поработать, я уже стал безработным.

Неделю прожил у Пети на его харчах. Из Кронштадта приехал брат Вася, у которого была отдельная комната, где он жил с женой и ребенком. У Васи я прожил целый месяц, гуляя по улицам или помогая в чем-нибудь сестричке Маше. Мне выходило место мальчиком-поваренком в ресторане Морского офицерского собрания. Я был совсем не прочь ходить в белом колпаке, но наказ отца был поставить меня только в мясную лавку, и Вася не посмел не исполнить его желания.

Наконец из Питера пришло письмо. Мне нашлось место в мясной лавке. Меня взял родственник Петиного хозяина, Александр Лукич Орлов, у которого были мясная лавка на Большой Московской, д. 1/3, и зеленная на Загородном, д. 4. Он и его жена Любовь Васильевна были еще молодые и имели двоих детей: Леньку пяти лет и годовалого Володьку. Из-за этих детей у меня было немало неприятностей, потому что кроме работы в лавке приходилось быть им еще и нянькой, при этом не всегда угождая хозяевам.

— Ну, Федор, беру тебя на три года в мальчики, — сказал мне хозяин. — Смотри старайся, не балуйся. Будешь баловаться — буду наказывать, а то и совсем выгоню, — пригрозил он.

Меня взяли в ученье на условиях: заплатить мне за три года 90 рублей, выплачивая их частями по мере надобности; харчи, квартира, стирка и баня хозяйские. Через три года я должен был получать уже по 5 рублей в месяц и уметь кое-что рубить и продавать. А пока мои обязанности были: утром убирать лавку, ходить с чайником за кипятком для чая молодцам и за булками к завтраку, затем до часу дня разносить на голове корзины с провизией по квартирам покупателей. В час дня обед. После обеда — снова убирать лавку, разносить корзины с провизией или развозить их на тележке более крупным покупателям вроде ресторанов, столовых, чайных. Вечером — ошпарка и чистка телячьих голов и ножек, размолка сала на ручной мясорубке и перетапливание его на плите в соседней чайной. Кроме того, приходилось бегать за водкой для молодцов в соседнюю казенку и проносить водку тайно от хозяина или старшего приказчика. Приносить водку молодцам в лавку строго запрещалось, и за это мальчиков крепко бил хозяин. За отказ приносить водку мальчиков не менее крепко били молодцы. Вообще мальчиков здесь били ежедневно по малейшему поводу и без повода. Пощечины, затрещины, зуботычины и просто избиение были обычным явлением.

И вот я сплю на одной кровати с другим мальчиком, из зеленного отдела, Федькой Чачиным, худеньким, ниже меня ростом. Мы с ним дружим, но и часто деремся по пустякам. Живем мы в той комнате, где обои испачканы раздавленными клопами. Вместе с Федькой мыкаем наше горе, хотя воспринимаем это как полезную необходимую науку. У меня сразу завелись вши в голове и в белье; от тесноты в комнате вшей было довольно и у мальчиков и у молодцов. По вечерам перед сном все снимали с себя рубахи и при свете керосиновой лампы давали беспощадный бой паразитам.

Спать ложились после ужина, в десять часов, вставали в шесть. Если какой мальчик не сразу просыпался, его кто-нибудь из молодцов будил ремнем.

— А ну, живо вставай, не у мамки разнежился! — говорил он беззлобно.

Случалось, пробовал ремня и я. Хорошо помню полученный мной первый подзатыльник. Все сели за стол обедать и ждали меня, а я немного замешкался, и вот хозяин встал из-за стола и, встретив меня в коридоре, поддал как следует. И за дело, потому что есть не начинали, пока все не сядут за стол, — такой был обычай.

Наш хозяин кормил нас просто и однообразно. Утром в лавке до ее открытия он выдавал молодцам по пяти, а мальчикам по три копейки на завтрак. Молодцы обычно покупали по булке или по фунту ситного, мальчики — по двухкопеечной булке, по полфунта ситного или по фунту хлеба. Из трех копеек по копейке экономили на стакан семечек или ириску купить в воскресенье. Приносили большой медный чайник горячего чаю, и в этом состоял наш завтрак. Сахару хозяин выдавал мальчикам по маленькому кусочку из своих рук.

Иногда и нередко хозяин за какую-нибудь провинность оставлял мальчиков на несколько дней без завтрака, то есть не выдавал утром трех копеек и, таким образом, голодом наказывал нас.