Юлия Андреева - Многоточие сборки Страница 10

Женька – жженье…

После училища пошла работать в поликлинику секретарем-машинисткой. На самом деле просилась в Главную геофизическую обсерваторию, где когда-то работал дедушка. Обещали и, как это у нас водится, обманули.

Но, в общем-то, я не жаловалась. Решила, что два года обязательной практики уж как-нибудь отработаю. Не жаловалась, потому что там я познакомилась с Женькой, а дальше было не до жалоб.

Евгений Садовский был всеобщим любимцем, и к моему приходу не захомутали его лишь по одной причине, что легкий, точно весенний ветерок, студент-хирург был практически неуловим. Вечно он носился где-то, перетаскивал из регистратуры в кабинет медицинские карты пациентов, путался, оказывалось, что притащил не те, которые нужны. Спускался в регистратуру снова, тащил другие, забывая вернуть взятые по ошибке. Помню взгляд, которым заведующая регистратурой оглядывала практически пустые стеллажи, не в силах поверить в происходящее.

Невероятное, невозможное событие – на полках нет карт ВООБЩЕ! А минуту назад они были.

Ее глаза медленно вылезают из орбит, челюсть отвисает, с минуты дородная Нина Ивановна смотрит на пустоту и затем выдыхает единственное возможное в такой ситуации имя:

– Садовский!!!

После чего все бегут в хирургию, в которой уже не повернуться из-за наваленных как попало медкарт.

Другой раз вижу, что кто-то из хирургии ругает торопливого практиканта за то, что тот неправильно отметил что-то в карте больного.

– Ну что вы написали? – с показной строгостью вопрошает хирург, безуспешно пытаясь не расхохотаться. Рядом стоит похожий на Джона Сильвера больной, при нем фамильярничать с личным составом нельзя.

– Я написал, что вы провели операцию на правой ноге пациента, – расшифровывает запись Женька.

– На правой? А вы видели у него правую ногу?

Садовский смотрит на пациента, не понимая вопроса. И я смотрю, уже начиная давиться от смеха. Ведь он похож на знаменитого пирата именно тем, что вместо правой ноги у него неуклюжая деревяшка.

– Я что, по-вашему, столяр, чтобы производить операции на протезе?! – шипит врач. А Женька уже занят какими-то своими мыслями.

Ухаживал за мной Садовский с той же скоростью и легкостью, как жил. То вместо цветов принесет сорванные по этажам листики фиалок:

– Вот тебе, Юлька, будущие цветы. Поставишь в воду, дадут корешки, и будут у тебя цветики от меня круглый год.

То притащит пятилитровую банку со сгущенкой: мол, когда поженимся, не думай, что без еды тебя оставлю.

– Что принес? Ты же за молоком пошел!

– Молоко. Сгущенное молоко. Еще вкуснее. И можно без хлеба.

Без хлеба ладно, но ведь этот горе-ухажер даже ложек не догадался взять, а есть сгущенку из огромной неподъемной банки нужно было в приемной главного врача – строгой гневливой тетки, у которой я была секретарем. То есть, вариант безнаказанно насвинячить сразу же отметался.

Он мог, только что расставшись, тут же, купив какую-то безделушку, прибежать с ней, как будто бы забыл сказать что-то важное.

Мне было восемнадцать лет, когда его не стало. Чернобыльский взрыв, реактор, – и Женька, отправившийся добровольцем в те края.

Мне сказали, что Садовский оставил мне свою однокомнатную квартиру, где мы собирались жить вместе, но я ничего не взяла. Сняла с руки и отдала его сестре даже часы, которые он в спешке надел мне на руку перед отъездом и так и не успел забрать назад. У меня ведь были его фиалки, и они цвели несколько раз в год, будто бы несмотря ни на что, Женька продолжал дарить мне цветы…

Женя и Смерть

Так нечестно, Женька.

Мы пришли творить вечность,

А ты без меня выпил

Полную чашу смерти.

Так нельзя.

Ты человек сна

На берегу у ладьи,

Покачивающейся в экстазе ночи.

Женька ждет.

А смерть жнет.

Я творю вечность за двоих.

А Женька ждет.

Затерявшись в безвестности,

Корчатся в судорогах

Танцовщицы в розовом,

На краю битой тарелки луны.

Пустой.

Ты плохой мальчик.

Роняю слова стаканами.

Сколько их опрокинуто.

Но Женька ждет.

Коктейль на Пути Млечном

Из розовых пачек

И французских мальчиков.

До белого каления

Губы мои горячи.

Цветы.

Целое море цветов

И искры

В глазах и звездах.

Женька

Жженье,

В ожидании падут мгновенья.

Ладья несется

Прямо на Солнце.

Без тормозов.

Вымышленный сад в вымышленном городе

– Надо закупить семена самых разных цветов. Каких? Любых! Разных! Флоксы, петуньи, розы, люпины, колокольчики – все, какие только удастся раздобыть. Затем загружать все это обилие на вертолеты и сеять над городом, – фантазировал Сергей Курехин[14], гуляя по Невскому с поэтом Николаем Якимчуком[15]. – Какие-то семена выживут, пустят корни, поднимутся, зацветут и дадут потомство, какие-то погибнут, но самое главное, что цветы непременно вырастут! Потому что не может живая природа не взять верх над каменными джунглями.

Главное – посеять, а там уж!..

Представляешь, как это будет красиво?!

– Тогда уж давай вспашем Невский проспект и разобьем на нем самый грандиозный цветник, какой только удастся создать. Такой, о каком сам царь Петр не помышлял в вымышленном-то городе! – в тон ему предлагал свой вариант Якимчук.

Жаль, эта идея, так же как и многие другие курехинские проекты, не была реализована. А вообще интересно могло бы получиться, если бы городские власти хотя бы на один день в году отдавали бразды правления в руки людям искусства.

Вот бы мы наворотили тогда!!!

Что могут две двухкопеечные монеты

После смерти Садовского я заболела. Подхватила детскую ветрянку и слегла. Детские болезни хороши в своем возрасте. Тогда они проходят более или менее нормально.

А тут за неделю я похудела на восемь килограммов, ветер с ног сбивал. Хорошо хоть отвратительные язвочки не оставили никаких следов на коже.

Приезжали ребята, мы катались на мотоциклах, хотя у меня почти не было сил держаться за кожаную куртку сидящего передо мной Ромки. Вообще сил не было ни на что.

Жизнь действительно казалась никому не нужной, проигранной, что ли. Погиб любимый человек, я хожу на нелюбимую работу да еще и числюсь там соломенной вдовой, каждый норовит до души доцарапаться, расспросить, как да что.

Хотелось покончить со всем сразу, провалиться в такую глубокую яму сна, куда не доберется больше боль. Наверное, это звучит несколько глупо, но я была абсолютно честна в своих намерениях. Нет – значит, нет. Либо я прямо сейчас найду в этой жизни смысл, либо на кой мне такая жизнь?