Тис Кристоферсен - Ложь об Освенциме Страница 10

Я сам охотно взял бы к зиме снова отпуск для учебы, но положение на фронтах было серьезным, и перспективы были плохи. Мне предложили курсы заочного обучения. Я попросил прислать мне книги. Один арестант, еврейский врач из Праги, предложил зубрить материал со мной. Так я каждый день получал дополнительные уроки от заключенного. Это было возможно в Райско. Евреи были умными, и они были, насколько я познакомился с ними в Освенциме, также очень милыми людьми. Летом моей матери разрешили на несколько дней приехать ко мне. Естественно, сразу завязалась крепкая дружба между моей матерью и Ольгой. Однажды вечером моя мать спросила меня о крематории, где сжигали людей. Мне ничего не было известно о наличии такого устройства. Я решил спросить Ольгу.

Она также не могла сказать мне ничего точного, но зарево пожара всегда якобы можно было видеть в направлении на Белиц. Я поехал в этом направлении и нашел шахту, на которой тоже работали заключенные. Я объехал весь лагерь и исследовал все очаги и все дымящие трубы. Однако я ничего не нашел. Я расспрашивал моих коллег, но ответом было только пожимание плечами и «мне не стоит верить всяким слухам». В Освенциме был крематорий; так как здесь жили 200.000 человек, и в каждом крупном городе с 200.000 жителями тоже был бы крематорий. Здесь, естественно, люди также умирают — и отнюдь не только арестанты. Жена оберштурмбаннфюрера А. тоже умерла здесь. Этого ответа для меня было достаточно.

Я за время моего пребывания в Освенциме не заметил даже самых незначительных признаков массового убийства газом. Также запах сожженного мяса, который якобы часто нависал над лагерем, — это абсолютная ложь.[2]

Поблизости от главного лагеря была большая кузница. Запах от выжигания подков, естественно, не был приятен. Впрочем, сегодня начальник этой кузницы живет в соседнем с моим селе. Вообще облегчения лагерного режима становились все великодушнее. В главном лагере был устроен бордель для мужчин. Любовь и того что к ней относится, — пожалуй, кое-что человеческое, и этого нельзя лишать также и интернированных. Естественно, были также влюбленные пары среди заключенных. Предотвращал ли теперь это публичный дом, это я рискну подвергнуть сомнению. Но то, что в Освенциме были публичные дома для заключенных, умалчивают во всех послевоенных рассказах. Талон на бордель был своего рода премией за хорошее поведение. Однако были арестанты, которые бросали этот талон в лицо своему капо. Прошу внимания! Мне это представляется особенным видом хорошего поведения.

История о кремации вызвала разногласия между Ольгой и мной. Уже давно эта женщина с ее вечной болтовней действовала мне на нервы. Ее услужливость была для меня слишком покорной, слишком рабской. Мне такое не нравилось. Она получила новое задание, в котором я бы ей не позавидовал. Ее направили как «надзирательницу» в женский лагерь, и она должна была наблюдать за тем, чтобы никакие заключенные-мужчины не попадали в женский лагерь без разрешения.

Ольга могла так чудесно ругаться — и нужно было видеть ее радость, когда она выгоняла мужчин из женского лагеря. Другие арестанты назвали ее «цербером» (адским псом).

Добрая Ольга, что же могло, пожалуй, с ней случиться? В коммунистическую Польшу она не хотела возвращаться[3] — почти никто из польских арестантов не хотел этого — и евреи тоже не хотели. Очень многие из них даже еще молились за победу немцев. Как я узнал от моего коллеги, оберштурмфюрера доктора Ц., которого я посетил только недавно, многие из бывших заключенных теперь в США. Он еще переписывается с некоторыми. Некоторые из них были также готовы, дать свидетельские показания в пользу обвиненных офицеров СС на процессах о концлагере, но их едва ли допустили. Тогда эти сообщения пошли по национальной прессе.

Отчет Красного креста, широкое распространение которого не было позволено

Перевод резюме:

Сентябрь 1944 года. Отчет Международного Красного креста об Освенциме P. 91 и 92. Делегат Красного креста сообщает, что заключенные могли получать посылки, что офицеры, с которыми он вступал в контакт, были любезны и сдержанны, как и те в Ораниенбурге и Равенсбрюке, что он видел много групп мужчин и женщин, включенных в маленькие специально выделенные рабочие бригады, что член британского Красного креста, одновременно военнослужащий британских коммандос, высказал делегату Красного креста слухи о газовых камерах, делегат Красного креста, напротив, после тщательной перепроверки не смог подтвердить эти слухи.

В Освенциме не было тайн. В сентябре 1944 комиссия Международного Красного креста прибыла в Освенцим для инспекции. Однако она больше интересовалась лагерем в Биркенау.[4]

У нас в Райско было очень много посещений — но больше всего приезжало людей, которые интересовались нашим растениеводством. В этих экскурсиях я сам часто принимал участие. Хотя, собственно, не было разрешено, чтобы посетители беседовали с заключенными, арестанты должны были, все же, давать преимущественно комментарии о своей работе.

Тогда мы делали первые опыты с колхицином. Кохицин — это яд, получаемый из осеннего безвременника (Colchium autumnale). Нам удавалось с помощью этого яда препятствовать редукционному делению при делении клетки, и растение получало тогда двойное число хромосом. Такие растения стремились к огромному росту.

Разумеется, это происходило за счет плодородия растений. Получение семян все еще играло большую роль. Сбор этих семян был совсем не так прост из-за семянок (летающих семян так же, как у одуванчика). Я с несколькими искусными арестантами и русскими агрономами начал конструировать уборочную машину. Среди наших людей было несколько искусных ремесленников, а также вполне прилично оборудованные цеха. Несколько русских агрономов работали с так называемой «ионогальванизацией». Для этого заключенные создали приборы, которые работали с ультракороткими волнами. Я доставал материалы для создания этих устройств с фабрики по разборке самолетов.

На этом предприятии разделывались упавшие и сбитые самолеты. аключенные находили там также материалы для сборки маленьких радиоприемников. Их, естественно, нельзя было брать с собой в лагерь. Я сам в Освенциме превратился в маленького радиофаната. Моими учителями были заключенные, и они обеспечивали меня всем, в чем я нуждался для сборки маленьких приемников.

Группа посетителей, состоящая из сельскохозяйственных зондерфюреров