Лин фон Паль - Проклятие Лермонтова Страница 10

Здесь все как-то сошлось – природа, история, нравы людей, и родство с этим миром он не мог не ощущать. Впрочем, и всякий поэт, приезжающий на Кавказ, оказывается в зоне притяжения Кавказа и любит его всей душой. Поэтом Мишель тогда еще не был, но перепады высот, темные ущелья, скалы, далекие снежные вершины, узкие дороги над пропастями, яркое бархатное небо, огромные звезды – все это не могло не оставить следа в его душе. Потому что душа у этого мальчика, еще не сочинявшего стихов, была душой поэта. Кавказ – лучшее, что могла подарить ему судьба, и худшее в то же время – потому что, поместив его счастливым летом 1825 года в район Пятигорска, она туда же отправила его и летом 1841 года – на погибель.

Летом 1825 года, на Кавказе, он впервые испытал первую влюбленность – в хорошенькую белокурую девочку, имени которой он не знал, а спросить постыдился. Об этой влюбленности он расскажет сам, в своих дневниковых записках. «Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тетушка, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я ее видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но ее образ и теперь еще хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиною в куклы: сердце мое затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чем еще не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. О! Сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! И так рано! Надо мной смеялись и дразнили, ибо примечали волнение в лице. Я плакал потихоньку, без причины, желал ее видеть; а когда она приходила, я не хотел или стыдился войти в комнату… Я не знаю, кто была она, откуда, и поныне мне неловко как-то спросить об этом: может быть, спросят и меня, как я помню, когда они позабыли; или тогда эти люди, внимая мой рассказ, подумают, что я брежу; не поверят ее существованию – это было бы мне больно! Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринужденность – нет; с тех пор я ничего подобного больше не видел, или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в этот раз».

Мариам Вахидова, ничтоже сумняшеся, расшифровывает кавказскую незнакомку как… черкешенку. Ну а что вы хотите? Если сам Михаил Юрьевич у нее – сын Бейбулата, так и первая любовь – из тех же краев, «голос крови» называется. Потом, после смерти Лермонтова, нашлись претендентки занять это место первой любви. И среди них – Эмилия Клингенберг, к тому времени жена… Акима Шан-Гирея. Она, ровесница Лермонтова, упорно твердила, что именно ее, белокурую и синеглазую красавицу девяти лет, видел тогда десятилетний Мишель. Судьба? О, судьба, судьба… если бы это точно было правдой. А правды не знает никто. Просто прекрасный образ, связанный с Кавказом…

Что же касается семейства Шан-Гиреев, то здесь, на Кавказе, Мишель познакомился с этими людьми, которые навсегда войдут в его жизнь. Шан-Гиреи в этот же год переедут, поддавшись уговорам Елизаветы Алексеевны, с опасного Кавказа в безопасную Апалиху, вблизи Тархан. А пока будут обустраиваться на новом месте, Арсеньева возьмет их в свой дом. Бабушка очень рассчитывала на то, что у Мишеля, наконец, появятся друзья его круга и почти его возраста. Аким (или Еким, как писал его Лермонтов) – младше на четыре года. Впервые он увидел Мишеля на Кавказе, и тот запомнился Акиму Шан-Гирею как смуглый мальчик, «с черными блестящими глазками, в зеленой курточке и с клоком белокурых волос надо лбом, резко отличавшихся от прочих, черных как смоль». Лермонтову шел одиннадцатый год, Акиму – седьмой. В смысле хронологии искать у Акима Павловича точности не стоит: ранние воспоминания смешались у него в один бесконечно длинный год, хотя прошло их, наверное, три. Мишель очень сблизился и с матерью Акима Марией Акимовной, которую называл «тетенькой», и ее мужем, «дяденькой» Павлом Петровичем.

Павел Петрович Шан-Гирей служил у Ермолова и вышел в отставку в 1818 году в чине штабс-капитана. Это был человек широкоплечий, высокий, с короткостриженой головой, который даже потом, в Апалихе, носил бешмет и черкеску. Настоящий кавказец, как называли боевых офицеров, сражавшихся против горцев. Неудивительно, что тарханский мальчик слушал его рассказы о кавказских походах с большим интересом. И эти рассказы подогревали интерес к Кавказу, тем более что Павел Петрович был, очевидно, хорошим рассказчиком и образованным человеком. К тому же он обладал особенным качеством: уважал противника, с которым его отправили сражаться. И хорошо знал нравы и обычаи горских народов. Мишель эти рассказы запомнил навсегда, а когда стал писать юношеские сочинения, то использовал пересказанные ему сюжеты, на этой основе и родились его «кавказские» поэмы («Измаил-бей», «Кавказский пленник», «Каллы», «Аул Бастунджи», «Хаджи-абрек»). Вряд ли стоит искать другой источник – его не было. Была нежная любовь к Кавказу, интерес к его жителям, уважение к храбрости его воинов – то, что он узнал от Павла Петровича. И была собственная позиция: слово в защиту тех, кто обречен покориться превосходящей силе. Снова увидеть Кавказ, и не глазами десятилетнего мальчика, а человека вдвое старше, ему предстояло только в 1837 году.

Но Кавказ, если хотите, действительно стал для него судьбой. Большая часть всего им написанного – о Кавказе. Если для Пушкина эти горы стали только вехой в биографии, если Лев Толстой захватил Кавказ только краем и написал на кавказскую тему не много, то у Лермонтова с Кавказом связана вся его недолгая жизнь. Он бывал там несколько раз в детстве, он стал неразлучен с «кавказской» семьей Шан-Гиреев, он был послан на Кавказ воевать, там он и погиб. Чем не воля рока?!

Какой странный путь от:

Хотя я судьбой на заре моих дней,О южные горы, отторгнут от вас,Чтоб вечно их помнить, там надо быть раз:Как сладкую песню отчизны моей,Люблю я Кавказ.

В младенческих летах я мать потерял.Но мнилось, что в розовый вечера часТа степь повторяла мне памятный глас.За это люблю я вершины тех скал,Люблю я Кавказ.

Я счастлив был с вами, ущелия гор;Пять лет пронеслось: все тоскую по вас.Там видел я пару божественных глаз;И сердце лепечет, воспомня тот взор:Люблю я Кавказ!..

И двумя годами позже:

Синие горы Кавказа, приветствую вас!вы взлелеяли детство мое;вы носили меня на своих одичалых хребтах,облаками меня одевали,вы к небу меня приучили,и я с той поры все мечтаю об вас да о небе.Престолы природы, с которых как дым улетаютгромовые тучи,кто раз лишь на ваших вершинахТворцу помолился,тот жизнь презирает,хотя в то мгновенье гордился он ею!..

Часто во время зари я глядел на снегаи далекие льдины утесов;они так сияли в лучах восходящего солнца,и в розовый блеск одеваясь, они,между тем как внизу все темно,возвещали прохожему утро.И розовый цвет их подобился цвету стыда:как будто девицы,когда вдруг увидят мужчину, купаясь,в таком уж смущеньи,что белой одежды накинуть на грудь не успеют.

Как я любил твои бури, Кавказ!Те пустынные громкие бури,которым пещеры как стражи ночей отвечают!..На гладком холме одинокое дерево,ветром, дождями нагнутое,иль виноградник, шумящий в ущелье,и путь неизвестный над пропастью,где, покрываяся пеной,бежит безымянная речка,и выстрел нежданный,и страх после выстрела:враг ли коварный иль просто охотник…все, все в этом крае прекрасно.

Воздух там чист, как молитва ребенка;И люди, как вольные птицы, живут беззаботно;Война их стихия; и в смуглых чертахих душа говорит.В дымной сакле, землей иль сухим тростникомПокровенной, таятся их жены и девыи чистят оружье,И шьют серебром – в тишине увядаяДушою – желающей, южной,с цепями судьбы незнакомой.

До: