Сборник - «С Богом, верой и штыком!» Отечественная война 1812 года в мемуарах, документах и художественных произведениях Страница 10

‹…›

До прибытия государя я, в сопровождении Шишкова, пошел сначала в ту галерею, где собралось дворянство, а потом в ту, где находилось купечество. В первой галерее было около тысячи человек, поспешивших со всех сторон при известии о прибытии государя. Там все происходило в порядке и спокойствии. Но во второй галерее, где собрались купцы, я был поражен тем впечатлением, которое произвело чтение манифеста. Сначала обнаружился гнев; но когда Шишков дошел до того места, где говорится, что враг идет с лестью на устах, но с цепями в руках, тогда негодование прорвалось наружу и достигло своего апогея. Присутствующие ударяли себя по голове, рвали на себе волосы, ломали руки; видно было, как слезы ярости текли по этим лицам, напоминающим лица древних. Я видел человека, скрежетавшего зубами. За шумом не слышно было, что говорили [эти люди], но то были угрозы, крики ярости, стоны. Это было единственное в своем роде зрелище, потому что русский человек выражал свои чувства свободно и, забывая, что он раб, приходил в негодование, когда ему угрожали цепями, которые готовил чужеземец, и предпочитал смерть позору быть побежденным. При подобных-то обстоятельствах вновь выказывали себя прежние русские. Они [купцы] сохранили их одеяние, их характер; бороды придавали им вид почтенный и внушительный. Подобно предкам своим, они не имели других указаний, других правил, кроме четырех пословиц, в которых заключались побуждения к их хорошим и дурным делам:

Велик русский Бог.

Служи царю верой и правдой.

Двум смертям не бывать – одной не миновать.

Чему быть, того не миновать.

Вот что делает настоящего русского человека надеющимся на Бога, верным своему государю, равнодушным к смерти и безгранично предприимчивым. Его усердие, мужество и верность обнаружились во всем блеске в продолжение 1812 года. Он действовал по собственному побуждению, руководясь собственным инстинктом. Древняя история представляет мало примеров подобной преданности и подобных жертв; а история нашего времени вовсе их не представляет.

Государь по прибытии [в Слободской дворец] оставался несколько минут в своих апартаментах, куда и я пришел, чтобы доложить ему обо всем, что происходило. Мы говорили об ополчении; но между тем как он рассчитывал только на 10 тысяч человек, я был вполне уверен, что наберется больше. После этого государь пошел в дворцовую церковь, где служили молебствие, а по выходе оттуда направился в залу дворянства. При входе туда он имел вид озабоченный, [так как] шаг, который ему приходилось делать, должен быть тяжел для всякого властителя. Он милостиво поклонился присутствующим, а затем, собравшись с духом, с лицом воодушевленным, произнес прекрасную речь, полную благородства, величия и откровенности. Действие, ею произведенное, было подобно действию электричества и расположило всех к пожертвованию части своего имущества, чтобы спасти всё. Фельдмаршал Гудович, как старейший по своему званию, заговорил первый и тоном старого, верного слуги отвечал, что государь отнюдь не должен отчаиваться в успехе своего дела, священного для всей России; что все они [дворяне] готовы пожертвовать всем имуществом, пролить последнюю каплю крови, и в конце предложил государю одного человека с двадцати пяти, снабженного одеждой и месячным продовольствием. Только что успел фельдмаршал окончить свою речь, как несколько голосов закричало: «Нет, не с двадцати пяти, а с десяти по одному человеку, одетому и снабженному провиантом на три месяца». Крик этот подхвачен был большей частью собрания, которое государь благодарил в весьма лестных выражениях, восхваляя щедрость дворянства, а затем, обратясь ко мне, приказал прочесть положение об организации ополчения.

Я заметил его величеству, что помянутое положение составлено было при иных условиях, – что там шла речь о сформировании отряда лишь из людей, добровольно представленных; но что теперь, когда дворянство само определило численность ратников, которых оно поставит, прежнее положение являлось уже не подходящим. Государь согласился с моим замечанием, раскланялся с собравшимися дворянами и, пройдя в залу, где находились купцы, сказал им несколько лестных слов, сообщив им о предложении дворянства, и, приказав мне прочитать им правила, выработанные второй комиссией, сел в карету и уехал в Кремль. Я не дал купечеству времени остынуть. Бумага, чернила, перья были на столе, подписка началась и менее чем в полчаса времени дала 2 миллиона 400 тысяч рублей. Городской голова, имевший всего 100 тысяч капитала, первый подписал 50 тысяч рублей, причем перекрестился и сказал: «Получил я их [деньги] от Бога, а отдаю Родине».

Я возвратился в Кремль с известием [о сборе] 2 миллионов 400 тысяч рублей и застал государя в его кабинете с графом Аракчеевым и с Балашовым. Десятый человек с населения представлял итог в 32 тысячи человек, снабженных продовольствием на 3 месяца; да, сверх того, сумма, пожертвованная купцами. Государь заявил мне, что он весьма счастлив, что он поздравляет себя с тем, что посетил Москву, и что назначил меня генгубернатором. Затем, когда я уже уходил, он ласково поцеловал меня в обе щеки.

И. Радожицкий

Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год

Мы думали, что непременно пойдем навстречу французам, сразимся с ними на границе и погоним их далее. Но кто знал политические обстоятельства, тот иначе рассуждал. Собственно первое наше нападение было бы дерзко и несчастливо; судя по превосходству сил неприятельских перед нашими, даже безрассудно б было при встрече давать решительное сражение. Французских войск, привыкших к победам, собралось тогда вдвое против наших. О самом предводителе их должно сказать, что история новейших времен не представляла ему подобного ни в счастье, ни в искусстве побеждать. Кто бы осмелился состязаться с ним? Кто бы превозмог его стратегию и тонкую политику? Наполеона стали побеждать только собственным его оружием: приняв ту же систему политики и тот же образ войны. И так слабейшему надлежало прибегнуть к военной хитрости: уступать шаг за шагом сильному неприятелю, заводить его далее и далее, в леса и болота, где недостаток продовольствия, изнеможение от продолжительных маршей и суровость климата столько бы истощили его, чтобы наконец слабейший осмелился напасть на обессиленного врага своего. Пример гибели Карла XII освежился в памяти русских. Наполеон, путеводимый судьбой, хотел быть беспримерным.

Русские до сего времени не умели ходить назад, и слово ретирада в их понятии заключало в себе нечто предосудительное, несвойственное достоинству храбрых воинов, приученных Румянцевым и Суворовым ходить всегда вперед и побеждать. Иной полководец, может быть, никогда бы не решился на продолжительную ретираду; он скорее б лег, как Леонид, со всеми воинами у рубежа границы, а не повел бы за собой неприятелей в сердце Отечества. Но как бы хорошо ни был составлен план нашей кампании, только едва ли возможно было заставить неприятеля действовать по предположению, особенно Наполеона, который умел пользоваться чужими ошибками. Избалованный фортуной, он хотел одним полетом пронестись до Москвы, чтобы так же скоро и славно кончить в ней Русскую кампанию, как удалось ему совершить Австрийскую и Прусскую взятием Вены и Берлина. Но, кажется, Россию он худо знал, и впоследствии времени, думая восторжествовать силой своего гения над всеми бедствиями, был жестоко наказан.