Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов Страница 10

Полный мрак и тишина. Изредка кто-нибудь вздохнёт потихоньку, да скатится из-под ноги камешек. Проходит пять минут. На самом деле, кажется, что прошло, по крайней мере, полчаса. Хочется курить, но нельзя. Проходит десять минут. Нервы у всех натянулись, хочется встать во весь рост и громко крикнуть.

Вдруг вдали что-то как будто промелькнуло – или это только показалось? Проходит ещё 3 минуты. Опять, теперь уже явственно, мелькнул слабый отблеск. Это факел. Но чей? Слышны шаги, и появляется Фиркс и с ним драгун с запасными факелами. Мы быстро встаём и снова двигаемся вперёд. Поворот за поворотом мелькают белые внутренности земли, словно гигантские кишки, переплетённые, как змеи, с жуткими пещерами, обрывами и завалами.

Наконец, измученные, израненные, с ноющими ногами и исцарапанными руками, мы добираемся до какого-то слабого света. Словно серебряная нить, тянется тонкий, как жало, луч света откуда-то сверху. Это, очевидно, заваленное взрывом отверстие. Искать ли новое, не взорванное, или раскопать это и выбраться? Последнее вернее. Начинаем отваливать огромные камни. Пот льёт ручьями. Под землёй трудно дышать и работать.

Наверху молчание. Если там есть наш часовой, он, очевидно, думает, что под ним копошатся бандиты. Вот уже готово отверстие величиной с лисью нору. Мы кричим: сверху отвечают, но по голосу видно, что не верят нам, думают, что это товарищи «врут». Первым ползёт Маклаков, с трудом протискивается, и его ноги исчезают где-то под потолком. Выходим поодиночке. Уже вечереет; после духоты и копоти факелов кажется холодно, и странным кажется ветер после подземной тиши. На этот раз выбрались благополучно.

Багерово

Апрель, 1919 г.

Эскадрон уходит из Багерова в Керченскую Крепость. Я и корнет Старосельский 1-й остались со взводом 4-го эскадрона для охраны станции и наблюдения за разрушенными и покинутыми каменоломнями. Официально считается, что в них больше никого нет.

Это официально. А неофициально все прекрасно знают, что во время вылазок удрало не более 15-20 человек, что убито человек 10 и что остальные 50-60 человек никак не могли испариться в воздухе. А если не испарились – значит, остались внутри: спрятались где-нибудь внутри каких-нибудь отдалённых тупиков, замуровались где-нибудь в глухой боковой галерее. Ведь есть ещё очень мало исследованные углы. Например, вчера, гуляя по лугам, набрёл на брошенные разработки того же камня в ; версты правее наших ломок. Кто знает, быть может, эти шахты соединены с другими? Вход в них запирается массивными чугунными воротами и вдобавок сверху надпись: «Опасно! Вход воспрещается».

Невзирая на это, любопытство толкнуло меня влезть и в эти галереи. С трудом открыл я тяжёлые и ржавые ворота и начал исследование ходов. Потолок в них гораздо ниже, и вообще они значительно хуже и мрачнее Багеровских.

Вернувшись со станции, я подвергся настоящему нападению со стороны телеграфиста. Этот несколько робкий господин решил во что бы то ни стало исследовать каменоломни в надежде найти зарытые разбойниками деньги. Клад – это его id'e fixe [16]. Она не даёт ему покоя ни днём, ни ночью. Ему мерещатся толстые кипы керенок и слитки золота, защемлённые где-нибудь в узком отверстии между камнями и тщательно засыпанные пылью. Но всему мешает его трусость. Мысль остаться одному под землёй никак не укладывается ему в голову. И поэтому он умоляет меня сопровождать его во время его расследований. Что же, идти так идти.

Я уже совсем свыкся с подземным царством и чувствую себя как дома в его извилинах. Через пять минут мы уже шли в направлении подземного взрыва. Это самое опасное место в смысле обвалов, могущих произойти после взрыва. Огромные балки, местами поддерживавшие потолок, почти все опрокинуты, и потолок весь покрыт зловещими трещинами. Нет-нет, да и обвалится огромная глыба весом в несколько тонн.

То и дело приходится карабкаться через такие обвалы.

Вот мы достигли той комнаты, где когда-то нашли граммофон и другое барахло. Всё покрыто пятнами сырости. На стене висит не то окорок ветчины, не то ляжка барана, – разобрать трудно: мясо, словно каким-то белым пухом, покрыто густым слоем плесени. Телеграфист роет, ища свой мифический клад, а я сажусь на камень и закуриваю. Наши тени колеблются по стенам, и огонь воткнутого между камнями факела дрожит, роняя жгучие огненные слёзы на землю.

Я начинаю прислушиваться, потому что слабый, почти неуловимый звук достиг моего слуха. Может быть, это просто воображение. Телеграфист – тот ничего не слышал; он продолжает свои безуспешные поиски. Но через пять минут тот же звук снова слышится, но как будто сильнее. Телеграфист тоже настораживается и прекращает свою возню. Мы оба напряжённо слушаем, но кроме шипения смоляного факела да биения собственного сердца не слышно ничего.

Вдруг телеграфист бледнеет. Кровь постепенно покидает его щёки; самые губы его зеленеют, и в круглых, как у курицы, глазах появляется выражение животного страха. Тот же звук, напоминающий шаги большой толпы, уже явственно доносится из отдалённых галерей. Да, ошибиться нельзя: идут, и притом идут в нашем направлении, и, в довершение всего, их много. Наши драгуны все разосланы за скотом, да вдобавок они теперь по галереям не ходят. Я быстро вскакиваю и тушу факел. Надо защищаться – уходить уже поздно. Мой сосед только мигает, я отталкиваю его в сторону и наваливаю что-то вроде каменной стены. В темноте спотыкаюсь, царапаю себе руки, но надо спешить. Патроны, высыпанные из подсумка, лежат в темноте под рукой. Винтовка немного дрожит в руке, но не беда, ведь весь вопрос в первых выстрелах. Или они побегут, или мне смерть.

Гул приближается; слышен лязг какого-то металла или оружия и шум многочисленных шагов. Блеснул за поворотом факел. Я становлюсь на колени и целюсь. Целюсь медленно и внимательно. Ярко блеснул огонь и осветил несколько лохматых голов. Это не драгуны, но, по-видимому, и не «товарищи», так как оружия у них нет. Я облегчённо вздыхаю и во весь рост встаю на гребне своего самодельного окопа. Эффект получается потрясающий: при виде вооружённого человека, вылезающего из темноты, толпа в ужасе пятится назад. Насилу выясняю, что это железнодорожные рабочие тоже ищут «клада». То, что я принял за звон штыков или другого оружия, оказывается, были просто безобидные заступы и кирки.

Это хороший урок для вас, г-н телеграфист, и уже не знаю, как вы заснёте в эту ночь после переживаний, которые выпали сегодня на вашу долю.

ст. Багерово

Апрель, 1919 г.

Солнце, горячее, как огонь, жарко печёт и как будто ядовитым жалом впивается в кожу. Мы со Старосельским лежим на бурках в густой траве железнодорожного откоса. По спокойному тёмно-голубому, как старинная китайская эмаль, небу плывут пухлые, как пена, и ослепительно-белые облака. Трава под жарким солнцем разморилась и издаёт крепкий, как вино, запах. Среди цветов шныряют во все стороны тысячи разных насекомых и стрекочут кузнечики. От этого жара хочется пить, и густая кровь с силой бьётся в висках. Пора в тень, если не хочешь получить солнечного удара.