Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь Страница 10

Положение становилось критическим: армия имела припасов только на два дня. Двигаясь таким образом вперед, обе армии достигли высоты Бибракте (Mont Beauvray вблизи Autun), богатой столицы эдуев, находившейся приблизительно в 28 километрах к западу от линии пути. Цезарь, вынужденный необходимостью, решил было повернуть к Бибракте, чтобы запастись там съестными припасами. Он готовился уже сделать необходимые распоряжения, как вдруг гельветы напали на его легионы; битва началась на том месте, где теперь находится деревня Иври (Ivry).[60] Дивикон, узнав, что только случай спас гельветов от ужасной гибели, без сомнения, не захотел иметь более римлян у себя в тылу и, чтобы отбросить их, решил дать им бой.[61] Может быть также, что он не мог более сдерживать пыл своих солдат. Как бы то ни было, Цезарь, сдержав натиск врагов своей кавалерией, едва успел расположить на склоне холма с правой стороны от дороги четыре легиона ветеранов в три линии, а выше поставил два новых легиона и вспомогательные войска, приказав им охранять обоз и готовить место для лагеря. Фаланги гельветов уже приближались, атакуя легионы с фронта: битва началась. Но скоро, после короткой схватки, гельветы отступили, показали тыл и бросились бежать.

Дивикон, ловкий и хитрый тактик, совершенствовавшийся, подобно вождю буров, в постоянных войнах, расставил ловушку ученому римскому генералу, изучавшему греческие руководства по военному делу, но не имевшему еще опыта. Атака с фронта и отступление гельветов были хитростью, чтобы заманить римлян к подошве холма и уничтожить их.[62]

Цезарь, не имевший в этой первой битве приобретенного позднее хладнокровия, попал в ловушку. Он думал, что атака на его армию с фронта была серьезной, и, когда гельветы начали отступать, приказал солдатам спуститься с холма и преследовать врага. Едва они спустились, как Дивикон двинул колонну в 15 000 боев и тулингов на правый фланг римлян. Притворно бежавшая фаланга сделала полуоборот и возобновила нападение. Римляне были атакованы с фронта, теснимы с фланга при угрозе с тыла с такой стремительностью, что Цезарь не успел послать оставшимся на вершине холма легионам приказ тотчас же идти на помощь. Что произошло тогда в ужасной свалке, трудно представить по путаному и противоречивому рассказу Цезаря.[63] По-видимому, он хотел что-то скрыть, если не допустить, что автор, обыкновенно столь ясный и точный, столь туманен в рассказе о своем первом крупном военном деле просто по небрежности.

Вероятно, что оба новых легиона со страхом смотрели сверху на схватку, не решаясь без приказания идти на помощь; вероятно, что Цезарю удалось вывести своих солдат из низины на какую-нибудь удобную позицию, где они смогли оказать сопротивление натиску, но потеряли много людей; вероятно, что гельветы удалились, считая, что нанесли достаточно сильный удар. Если это так, то неясность рассказа является средством скрыть сомнительный результат победы. Действительно, Цезарь принужден был позволить ночью врагу сняться с лагеря и спокойно продолжать свой путь к лингонам, не оставив в его руках пленных. Сам он из-за большого числа убитых и раненых, усталости и также мрачного впечатления, произведенного на его солдат ужасной схваткой, принужден был три дня оставаться на поле битвы.[64] Гельветы, таким образом, вполне успели в своем намерении.

Но Цезарь не мог смириться с этой неудачей. Он решил снова преследовать врагов и отомстить им какой угодно ценой, когда, к счастью для него, гельветы стали просить мира. Утомленные длинным путем и испуганные, быть может, своей победой, они, без сомнения, опасались, что Рим заставит их дорого заплатить за этот успех, и решили заключить с Цезарем мир, изъявив готовность вернуться на свою прежнюю территорию. Цезарь, обрадованный этим предложением, без риска и позора избавлявшим его от опасной войны, на этот раз поставил очень мягкие условия. Он не только приказал алл об рогам дать гельветам большие запасы хлеба, чтобы они могли приступить к обработке земли и прожить до следующего года, но и, ввиду упорного несогласия боев вернуться на родину, приказал эдуям уступить им часть собственной территории. Так Цезарь смог прийти к соглашению с гельветами за счет галлов[65] и украсить отчет, сделанный им сенату, представив победой неопределенный результат войны.[66] Гельветы возвратились домой, кроме небольшого отряда упорствующих, которые желали продолжить эмиграцию и направились к Рейну, но они без труда были уничтожены галлами во время пути.

Итак, гельветы устрашились не Цезаря, а Рима. Если бы на следующий после битвы день они напали на утомленную и испуганную римскую армию, то могли бы навсегда спасти Галлию от римского владычества. В течение двадцати четырех часов Дивикон держал в своих руках судьбу Европы, но, удовольствовавшись остановкой Цезаря, невежественный варвар последовал своей дорогой. Цезарь счастливо отделался от опасности, в которой оказался из-за своего легкомыслия. Этот сомнительный успех не мог его удовлетворить: он нуждался в какой-нибудь блестящей победе для поднятия своего престижа в Италии, где дела его партии шли очень плохо.

Во время войны против гельветов стали обнаруживаться первые результаты демократической революции, но они очень отличались от предположений как самого Цезаря, так и его противников. Он ошибался, думая, что после его отъезда Помпей и Красc из-за равнодушия широких слоев общества будут в состоянии управлять республикой и без труда навязывать свою волю консерваторам, не имевшим более вождей, сенату, с этих пор совершенно парализованному, и комициям, предводимым Клодием. Привычному равнодушию высших классов, которых не могли вывести из их апатии ни внутренние кризисы, ни войны, ни великие политические потрясения, после его отъезда пришел конец вследствие несправедливости, причиненной одному человеку, — вследствие изгнания Цицерона. Это любопытный и многозначительный факт. В эту бурную эпоху каждый день совершались несправедливости не менее важные, чем эта, и на них никто не обращал внимания. Клодий для успеха своего преследования великого писателя сильно рассчитывал на это стойкое равнодушие. Но на этот раз к великому изумлению всех, когда прошло первое потрясение, общество возмутилось, увидя, что Цицерон покидает Италию, что его дом на Палатине сожжен, его виллы разграблены, а изгнание предписано без суда простым большинством комиций, присвоивших себе судебные функции, что без соблюдения каких-либо юридических норм великого писателя лишили его родины и его имущества за преступление, которого он не совершал.