Голиб Саидов - Чётки Страница 10

Он же – Кара, он же – Ашраф…

Не могу сказать с достоверностью, ЧТО именно послужило толчком к рассекречиванию настоящего имени нашего героя: то ли «хрущёвская оттепель», то ли «брежневский застой», то ли фильм Т. Лиозновой «Семнадцать мгновений весны», недавно вышедший на экраны телевизоров, но факт остаётся фактом.

В один из дней Кара вышел из подъезда намного серьёзнее и мрачнее обычного. И, несмотря на все предпринятые нами меры предосторожности, детское любопытство, всё же, оказалось сильнее: столь долгую артистическую паузу никогда ранее выдерживать ему не доводилось. И результат не замедлил сказаться. Наконец, когда мы его уже совсем вплотную окружили, засыпав вопросами, он глубоко вздохнул и милостиво нам открылся:

– Оказывается, моё настоящее имя не Кахрамон… – произнес он тихо, задумчиво глядя куда-то вдаль, поверх наших голов.

– Вот те раз! – опешили мы, с трудом сдерживая себя. – И кто же, ты теперь?

Собрав всю свою волю в кулак, Кара в последний раз ушёл в длительное молчание. Однако, видя, что наше терпение не бесконечно, сохраняя на лице камерное выражение, он обречённо выдавил:

– Моё настоящее имя – Ашраф.

Вау! Тут ребята заметно оживились, разделившись на скептиков и сочувствующих: одни стали всячески обыгрывать новую ипостась нашего «Мюнхгаузена», другие попытались выведать подробности столь неожиданного открытия.

– Не верите? Можете спросить у родителей – обиделся Кара-Ашраф, укоряя насмехающуюся над ним публику.

Не верить родителям не было оснований: папа и мама, в отличие от сына, были простыми и честными людьми. И, всё же, подходить с подобным вопросом к пожилым людям мы справедливо сочли не совсем приличным.

– Что же означает это имя? – наконец, поинтересовался я.

По всему было видно, что именно этого вопроса он так долго ждал: его красивые и черные как смоль глаза слегка увлажнились, отчего и без того длинные ресницы показались ещё длинней и выразительней.

– «Самый благородный» – еле слышно произнёс он в наступившей гробовой тишине, и, скромно сомкнув свои веки, покорно опустил голову вниз.

Император Нерон, безусловно, тут даже рядом не валялся…

Время любить…

Когда наступала летняя невыносимая жара, мальчишки нашего двора (естественно, с разрешения родителей), предпочитали спать на улице.

Под каждым окном располагался небольшой участок земли, служивший, как правило, небольшим огородом, границы которого были обнесены штакетником или же обычной стальной проволокой, где внутри – как правило – высаживали плодовые деревья, цветы и обычную неприхотливую зелень. Самый большой огород, конечно же, был у самой многодетной семьи. Он находился на противоположном краю двора, несколько далее всех остальных и был обсажен великолепными красивыми розами, редкими экзотическими цветами и всевозможными плодовыми деревьями. В этом не было ничего удивительного, так как отец Кахрамона являлся достаточно известным и уважаемым в городе садовником.

Посредине огорода, утопая в благоухающей зелени цветов, находился большой и вместительный тапчан (плоское деревянное сооружение-настил, возвышающееся на некотором расстоянии от земли), который в обеденный перерыв служил местом сбора многочисленной семейки. От лучей палящего солнца людей защищал естественный навес из виноградника, тонкие и гибкие ветви-щупальца которого раскинулись на деревянных брусьях-перекладинах, откидывая, таким образом, прохладную тень на значительную часть сада. Можно было запросто, не вставая с места, протянуть руку вверх и совершенно свободно сорвать янтарную кисть. В августе, в самую пору созревания, весь виноградник был буквально обвешан тяжёлыми золотистыми гроздьями этих соблазнительных ягод.

С наступлением же темноты, мы расстилали свои матрацы и курпачи (национальные стёганые одеяла), заправляли их простынями и, под звуки цикад и ароматы, исходящие от готовящихся ко сну цветов, до поздней ночи не смыкали глаз, предаваясь своим мальчишечьим фантазиям и мечтам, прикалываясь над друг другом. Сейчас, оглядываясь назад, в своё прошлое, я начинаю понимать, что это было самое прекрасное и беззаботное время в моей жизни.

По окончании девятого класса, темы наших бесед заметно изменились и – как следствие – женская тематика стала превалирующей. Каждый из нас мечтал поделиться своими любовными подвигами, но никому, кроме Серёжи – этому любвеобильному мачо – ничем особым похвастаться не удавалось: мы были достаточно робкими и скромными юношами, а потому все наши разговоры, в основном, носили воображаемый характер. Однако, с каждым днём кровь в венах пульсировала всё энергичнее, а гормоны не на шутку давали о себе знать, требуя какого-то выхода. К тому же, и Серёга, как назло, стал всё чаще пропадать по ночам, возвращаясь к самому утру.

Каре в этом вопросе никак не положено было отстать от нас. И однажды он «признался».

В соседнем дворе жила кокетливая барышня Люда. Как и многие дети от смешанных браков, она была чрезвычайно красива и обаятельна. К тому же, достаточно раскована и общительна. Поэтому неудивительно, что она пользовалась огромным вниманием мальчишек всей округи. Ну, а поскольку училась она в одном классе с Карой, то достаточно часто они общались и вне школы. Между тем, Люда прекрасно была осведомлена относительно известной черты характера моего друга и потому держалась с ним более чем сдержанно. Несколько раз мне также посчастливилось поприсутствовать на посиделках, устраиваемых ребятами их двора. Я знал, что Люда всегда достаточно иронично относилась к Каре, никогда не воспринимала его кандидатуру всерьёз, впрочем, и не отвергая. Она вообще никого не отвергала. Ей, как и всякой красивой девушке, знающей себе цену, приятно было внимание, оказываемое её персоне, а потому, при всей своей скромности, она нередко могла позволить себе пококетничать и даже покапризничать. Не более того. Во всём остальном, всегда соблюдая известную порядочность и нравственные устои, принятые на Востоке…

– Ну, рассказывай: как сходил? – нетерпеливо принялись мы за традиционный допрос, едва только Кара, взобравшись на тапчан, разделся, и устало кинул своё молодое тело на атласное ложе.

Как и следовало ожидать, три глубокие бороздки мгновенно обозначились на его переносице: брови чуть не слились в единую сплошную линию, а лицо сразу же приобрело серьёзное выражение. Оно красноречивее всяких слов говорило нам о том, что распространяться на подобные темы с безусыми юнцами, это всё равно, что не уважать себя. Однако, не прошло и двух минут, в течение которых нам терпеливо и добросовестно пришлось ему подыгрывать, как он снизошёл до нас, шёпотом сообщив: