Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих писателях Страница 10

— Врут! — убежденно сказал комик Кемп. — Итальянцы все жуткие вруны! Женщина не может играть на сцене! День, когда женская нога ступит на сцену, будет последним днем английского театра! — торжественно провозгласил он во всеуслышанье и яростно впился зубами в кабанью ногу.

Большинство посетителей, слышавшие его последние слова и абсолютно разделявшие это убеждение, дружно зааплодировали.

Знал бы толстяк Кемп, этот самый «последний день» длится уже несколько сезонов у него под самым носом.

Пройдет всего два-три года и по всей старой доброй Англии прокатится волна скандальных разоблачений. Почти в каждой второй труппе обнаружится свой «Томми-Элиза», своя молоденькая актриса.

Отважные британские девицы, всеми правдами-неправдами, будут штурмом брать подмостки. Поголовное общественное осуждение, лишения родителями наследств и даже кое-где строгие судебные приговоры, вплоть до тюремного заключения, не остановят ни одну из их. Но пока…

Пока любой представительнице прекрасной половины человечества, рискнувшей выйти на подмостки, грозило отнюдь не потеря прически, самое реальное отсечение головы.

Веселье достигло апогея, когда неожиданно распахнулись двери и в кабачок вломились трое наших друзей. Растолкав танцующих, они решительно вышли на самую середину и начали грозно осматривать сидящих на столами.

Музыка смолкла, шум постепенно стих. Появление в кабачке столь знатных особ насторожило завсегдатаев. Только у окна какой-то подвыпивший поэт, прикрыв глаза, продолжал бубнить свою балладу, после каждой строфы делая внушительный глоток из кружки.

Заметив за отдельным столом Бербеджа и Кемпа, наши друзья подошли к ним, окружили с трех сторон и учинили актерам форменный допрос, который, впрочем, ничуть не смутил последних.

Трагик Ричард Бербедж громогласно заявил:

— Именно так! Вильям Шекспир спит с гусиным пером в зубах!

— Если вообще спит. — добавил комик Кемп.

— Старина Вильям уже давным-давно… — продолжил Бербедж.

— И тайно! — поддакнул Кемп.

— … обвенчался с Драматургией! — торжественно подняв вверх указательный палец, объявил Бербедж.

По кабачку прокатилась волна одобрительных выкриков и даже бурных рукоплесканий. Было совершенно ясно, что Вильяма Шекспира здесь знали и любили.

Трое наших друзей переглянулись в некотором недоумении. Манера актеров выражать свои мысли могла кого угодно сбить с толку.

Боевой конь, заслышав призывный звук трубы, издает громкое ржание и бьет копытами землю. Точно так же актер, если он подлинный актер, а не случайный дешевый выскочка, услышав аплодисменты, невольно выпрямляет спину, взгляд его становится грозным, голос крепнет и в нем уже проскальзывают эдакие победительные мужественные интонации.

Посетители кабачка постепенно подтянулись к столику актеров. Те, естественно, почувствовав повышенное внимания к своим персонам, не преминули этим воспользоваться.

Ричард Бербедж, откинувшись на спинку стула, громко заявил:

— Наш старина Вильям каждую ночь мнет юбки своей молодухе Драматургии! И не без успеха!

Ответом ему был откровенный хохот. Бербедж развил свою мысль:

— Она разрешается младенцами, к нашей всеобщей радости, чаще любой бродячей кошки!

— Должен заметить, — вмешался Кемп, глотая очередной кусок мяса и вытирая ладонями щеки, — Лично мне не все котята по вкусу!

— Ты просто не умеешь их готовить! — парировал Бербедж.

Посетители кабачка просто взвыли от восторга. Со всех сторон опять послышались громкие аплодисменты. Бербедж, в знак признательности и благодарности, слегка кивнул головой.

Завершил беседу комик Кемп. Не переставая жевать, неожиданно тонким женским голосом, сообщил:

— Будь его женой я… — плаксиво изрек он, — … убила бы на месте изменщика! Из ревности! Любой судья меня бы оправдал!

Посетители кабачка, уже вплотную подступившие к нашим героям и, разумеется, раскрыв рты, слушавшие весь разговор, опять как по команде, дружно и весело захохотали.

«Выпустили джина из бутылки!» — думал Шеллоу.

«Нечто подобное я предчувствовал!» — думал Уайт.

Андервуд же ни о чем не думал. Он был в ярости и гневе. А в подобном состоянии, как известно, мыслей вообще не бывает.

Он продолжал возмущаться даже на улице. Друзья шли по вечернему Лондону от кабачка к центру города. Прохожие от них шарахались.

— Вильям Шекспир… это моя идея! — бушевал Андервуд. — И я никому не позволю ее украсть!

— Он не идея. — мягко возразил Шеллоу, — Он живой человек. И кажется, действительно, гениальный.

— Я не отступлю! — продолжал бушевать Андервуд. — Я его породил, я его и…

— Категорически против! — резко возразил Уайт.

Но Джон Андервуд не унимался. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Уже на следующий день, через своего слугу, он вызвал Вильяма Шекспира на дуэль.

Трагик Ричард Бербедж и комик Кемп стояли на опушке густого леса в условленном месте. Их лошади паслись невдалеке со спутанными ногами. Бербедж приехал на гнедом жеребце, взятом напрокат. Кемп на маленькой каурой кобылке из той же конюшни.

Парочка сильно смахивала на Рыцаря Ламанческого и его верного оруженосца. Впрочем, сходство было чисто внешним.

Оба согласились быть секундантами Вильяма, хотя обоим была не по душе эта затея. Между актерами чуть ли не ежедневно случались стычки, перерастающие в драки, что было в театре в порядке вещей, но дуэль с дворянином…

Над полем, где-то высоко-высоко в небе пел жаворонок. Но трели этой симпатичной плахи в данный момент только раздражали.

Словом, оба актера сильно нервничали.

Уже вышли все назначенные сроки, и актеры, не сговариваясь, облегченно вздохнули, решив, что оба противника попросту решили не являться на дуэль, когда прямо через поле на поляну вышел Вильям.

Утром выпала обильная роса и он основательно промочил ноги. Поминутно чихал, кашлял. Из носа его текло и он держал в руке красивый батистовый платок, подарок одной из многочисленных богатых поклонниц. Вильям имел довольно жалкий вид, хотя с лица его не сходила вызывающая усмешка.

Актеры не успели даже поздороваться, сказать друг другу и пары слов, обменяться впечатлениями о чудесной погоде, стоящей в Лондоне и его окрестностях, как услышали приближающийся конский топот.

Все трое дружно повернули головы в сторону проселочной дороги.

На поляну стремительно вылетела карета Андервуда и замерла, не доезжая до них буквально нескольких шагов. Из кареты, не менее стремительно, выкатился Шеллоу. Окинув взглядом поляну и удовлетворенно кивнув головой, он, радушно улыбаясь, подошел к Вильяму и его секундантам. Лицо его, прямо-таки, излучало доброжелательность, покой и умиротворение.