Михаил Пыляев - Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы Страница 101

Что же касается до отца то, по своим странностям он выходил из ряда обыкновенных людей. Вот несколько интересных рассказов, сохранившихся о нем в Орловской губернии и в записках его современников.

Театр Каменского находился в городе Орле, на Соборной площади; здание было одноэтажное, деревянное с колоннами, внутренность театра была недурная, с двумя ярусами лож, райком и партером с нумерованными креслами; для самого графа была особенная ложа; в этой ложе перед местом графа на столе лежала книга, в которую он собственноручно вписывал замеченные им неисправности или ошибки артистов; на сцене, сзади от этого места, висело несколько плеток, и после каждого акта он ходил за кулисы и там делал свои расчеты с виновными артистами, крики которых иногда долетали до слуха зрителей.

Граф требовал от актеров, чтобы роль была заучена слово в слово, чтобы они говорили без суфлера, и беда тому была, кто запнется или не знает роли. Что же касается до игры актера или актрисы, то на это граф мало обращал внимания.

Москва. Пресненские пруды. 1800-е гг.

К ложе графа примыкала галерея, где обыкновенно сидели так называемые пансионерки, дворовые девушки, готовившиеся в актрисы или танцовщицы. Для последних было обязательно посещение театра. Каменский требовал, чтобы на другой день каждая из них продекламировала какой-нибудь монолог из представленной пьесы или протанцевала бы вчерашнее «па». Граф иногда садился в первом ряду кресел и смотрел на спектакль; во втором ряду тотчас же за ним сидела его мать, и с нею две его дочери, а позади матери, в третьем ряду – любовница графа с огромным портретом его на груди: если последняя чем-нибудь навлекала на себя неудовольствие графа, то портрет этот от нее отбирался и на место его давался другой, точно так же отделанный, но на котором лица не было видно, но виднелась одна спина; портрет этот вешался ей тоже на спину, и в таком виде, на соблазн всем, она должна была показываться всюду. Кроме этого наказания назначалось и другое, более жестокое – в квартиру к ней ставилась смена дворовых людей под командою урядника, которая каждые четверть часа входила к ней и говорила ей: «Грешно, Акулина Васильевна, рассердили батюшку графа, молитесь», и бедная женщина должна была сейчас же класть земные поклоны; так что ей приходилось не спать и по ночам беспрестанно класть поклоны.

В антрактах публике в креслах разносили моченые яблоки и груши, изредка пастилу, но чаще всего – вареный превкусный мед.

Публика в театр собиралась во множестве, но не из высшего круга, которая только приезжала изредка ради смеха, и нередко у Каменского во время представления бывали скандалы. Так, в собрании И. А. Вахрамеева, в гор. Ярославле, по сообщению А. Титова, имеется стихотворение, в котором описан один из таких крупных скандалов: во время спектакля один полковник кинул на сцену бедным артистам 100 рублей; Каменский вскипел гневом и кинулся с бранью на полковника. Полковник сначала все молчал и притворялся, будто оробел, но, когда граф, поощренный его молчанием, накинулся на него еще храбрее, тут полковник уже не выдержал и, в свою очередь, напал на Каменского, требуя от него тотчас удовлетворения на палашах или стреляться на пистолетах.

О. И. Бове. Москва. Большой театр. 1825 г.

Не ожидавший такого исхода, Каменский сильно перетрусил и уже при всех, по приказу полковника, стал просить у него извинения, стоя в слезах на коленях.

Билеты для входа граф продавал и раздавал сам лично, сидя у кассы со своим Георгиевским крестом на шее. Шалуны того времени платили графу за места медными деньгами, которые пересчитывать Каменскому иногда приходилось по получасу и дольше.

При театре во время спектаклей назначался караул от полка; в последнем действии пьесы граф требовал в свою ложу караульного офицера и вручал ему пять пятирублевых синеньких ассигнаций, а иногда одну 25-рублевую беленькую ассигнацию, всегда истертые и разорванные, и весьма часто между ними были и фальшивые.

Такие проделки графа, как говорит Жиркевич в своих записках, стоили ему за три года около одной тысячи рублей ассигнациями, так как негодные для размена падали на него, а граф тут же при даче отрекался от них.

Прислуга при театре была в ливрейных фраках с красными, синими и белыми воротниками. О днях спектаклей извещалось печатными афишами. Репертуар пьес, даваемых на театре, был самый разнообразный, пьесы часто менялись и ставились иногда более чем роскошно; так, в «Калифе Багдадском» бархату, шелку, турецких шалей и страусовых перьев было более чем на тридцать тысяч рублей.

Главные артисты труппы были более чем карикатурны, игра их вызывала один смех и была ниже всякой посредственности. В числе чудачеств графа были и ежедневные его вечерние приказы, в которых он повышал и производил своих лакеев из одного ливрейного фрака в другой, обозначавший по цвету разряд и степень должности; также в ежедневном приказе возвещалось по дому, как водится в полках, о беспорядках, замеченных им в течение дня, например: делалось замечание графине за допущение ею того, что при входе ее в лакейскую люди или не встали со своих мест, или не оказали должную ей почтительность.

День Каменского был распределен в следующем порядке: утром в 5 часов он делал визиты до 7 часов, потом отправлялся в свою театральную контору, где начинал раздавать и продавать билеты, записывая собственноручно в книгу за билеты деньги и имена тех, кому дарил билеты.

В 9 часов он закрывал контору и отправлялся за кулисы и там до 2-х присутствовал при репетициях. В два часа шел гулять пешком по городу, постоянно по одному и тому же направлению до известного места, не делая ни шагу более, ни шагу менее, и возвращался домой обедать.

За обедом у него бывало мало приглашенных; за столом блюд было нескончаемое количество, прислуги при столе толпилась целая орда, больше ссорившаяся и ругавшаяся громко между собою, чем служившая; сервировка была чрезвычайно грязная: скатерти потертые, грязные, салфетки тоже такие же, в дырках; стаканы, рюмки разные, часто с отбитыми краями.

За обедом он занимал гостей рассказами о своем театре, но очень не любил, когда ему напоминали его боевую жизнь и его брата. Во всех его комнатах царствовала полная грязь и беспорядок. В передней валялся лакейский хлам и сидело постоянно 17 лакеев и вязало чулки и невода. Каждый из лакеев обязан был подавать графу кто трубку, кто платок, воду и т. п. Зала была огромная: саженей 12 в длину и саженей 7 в ширину, уставленная кругом простыми стульями, выкрашенными сажею и покрытыми черной юфтью. На потолке висели три великолепные хрустальные люстры, в одном углу залы стояли два турецких знамени и восемь бунчуков и при них часовой, одетый испанцем с тромбоном, менявшийся чрез каждые два часа.