Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 105

3_____

Никуда не выходил. Была репетиция. Сапунов приехал во время обеда, он находит, что у нас всегда святочное настроение: он тотчас нарисовал окно и печку для сцены, гримировал детей, вообще входил в недра. После спектакля и чая делал эскиз, пришел Леман, мы, посидев в детской, пошли ко мне, где мирно беседовали о плане издания «Курантов», с роскошным воспроизведением акварели красками, в переплетах из старинной материи, по подписке. У Ник<олая> Ник<олаевича> был отличный зеленый галстух. Разошлись все рано; домашне посидели и рано легли спать.

4_____

Утром ходили к нотариусу, сниматься всем семейством, в банк. Деньги выдадут, м<ожет> б<ыть>, завтра. Из банка я зашел позавтракать и направился к Сапунову. Маленькие актрисы маскарад хотят 6-го, а не 7-го. Сапунов писал большое «весеннее» полотно, кажется, будет очаровательно. Думает к выставке закончить его, «Маскарад» и написать пастораль и мой портрет. Говорили опять о «Курантах». Если бы все согласились, «Лето» было бы Ник<олая> Петр<овича>, «Осень» — Сомова, «Зима» — Сапунова, «Весна» — Судейкин (или Бакст, или кто-нибудь из 3-х) или вдвоем Ник<олай> Петр<ович> и Ник<олай> Ник<олаевич>{532}. Было очень мило; после обеда провожали арзамасских барышень с той же платформы, откуда уезжал Феофилактов. Что-то привлекает к дороге в Москву. Возвращаясь, заходили за покупками, по-моему, продолжалось святочное. Перебирался Сережа к себе от меня. Все торопился переписывать Сомову «Ал<ександрийские> песни». У Бердяевых были Ремизовы, Иванов, Городецкий, Гофман, Нувель и Бакст. Ремизов читал рассказ, Городецкий роман «First Flirt», подражание мне; хочет писать статью обо мне{533}. Иванов ворчал на нас, что мы зазнаёмся и пишем вздор. Вышел «Эрос»{534}. Сомова не было. Сераф<има> Павл<овна> говорила о Судейкине. Звали завтра. Скоро начну повесть, вероятно, будет <хорошо?>.

5_____

Получили деньги. Ну и что же? Холодно. Завтра поеду к Сапунову etc. Было приятно менять деньги, заезжать к парикмахеру, покупать папиросы. У Вилькиных было не плохо, сплетничали, обедали; она говорит, что мне прощают то, чего ей нет, — легкомыслие и дурное поведенье. Поехали к Ремизовым на кутью в страшный холод. Там были Бердяевы, Сомов, Бакст, Нувель, Гофман. Была кутья, жареная колбаса, взвар, стол настлан сеном. Гадали; мне вышло довольно утешительно. Бакст говорил, что кто-то очень не любящий Сергея Юрьевича говорил, что он женится из-за денег. Кажется, это — Маврин. Мейерхольд был у Сомова и толковал не только о Гольдони, но и «Пеллеасе»; хотят поручить Баксту и Денисову, как наиболее культурному и покладистому. Он прямо с ума сошел: «Пеллеаса» — Баксту! О «Курантах» не говорил. «Современники» думают устраивать вечер из соврем<енных> русских композиторов и, кажется, не воображают исполнять меня — это бесподобно. Но я не думаю, что я теряю почву под ногами. Даже наоборот. Гофман собирал подписку на издание «Соборного индивидуализма»{535}. Мне было грустно, но не скучно. Меня огорчило, что я не приглашен на vernissage нестеровской выставки. Разговоры о Гольдони меня развлекли{536}. Вчера был Павлик у Нувеля, прося денег; отчего он не обратился ко мне, не знаю. М<ожет> б<ыть>, они его устроят через Коровина.

6_____

Страшный холод, солнце; играл «Barbier»; одевался, к Сапунову попал в четвертом часу, но он все-таки делал эскиз; познакомился с офортистом Беляшевым, одним из кандидатов на предполагаемый было сапуновский вечер. Рассказывал о постановке «Пеллеаса» Бакстом, встретив сочувствие. Не знаю, буду ли я просить Сомова о «Курантах», рискуя встретить отказ, м<ожет> б<ыть>, Кузнецов, если ему дать «Осень», обойдется без зачаточных младенцев{537}. Если откажется Судейкин, придется обратиться к Милиоти. Арапова Ник<олай> Ник<олаевич> не советует. Обедали на Васильевском, долго и мирно беседовали, на маскарад решили не ехать, но заглянуть в театр. Там еще никого не было; прошли в мастерскую, где и сидели довольно долго одни, говоря о всякой всячине. Говорил о взаимной нелюбви Судейкина и Маврина, о Дягилеве etc. Пришел Суреньянц, сказавший, что маскарада не будет, жаловавшийся на интриги, на Мейерхольда и т. д.; приходил Фед<ор> Ф<едорович>, прибежал Коленда каким-то именинником; мы ушли. Городецкий и Иванова были в уборной Мунт. Городецкий затевает какой-то вздор о пикнике в Лесном, зажечь елку, одеться саламандрами etc. Его дикости почти всегда без вкуса. Иванова звала нас к ней или Веригиной, но мы отказались. Дома был один Сережа, чем-то мучающийся и не говорящий об этом, хотя это стоит у него на губах. Мы пили чай, читая безобразную книгу Бальмонта «Злые чары»{538}. Болтали, Сережа вздыхал, жалел о несостоявшемся маскараде, но не открылся. В понедельник звал Сапунова обедать и провести время до театра. Соловьева прислала письмо и свою пьесу с предложением написать музыку. Эбштейн где-то читали, что «чудная музыка „Балаганчика" совсем не соответствовала той путанице, которая происходила на сцене». Не поздоровится от таких похвал. Мне почему-то грустно, и Остров напомнил мне далекую молодость.

7_____

Невообразимый мороз; ездили за конфетами; отмороженные уши. Письмо от Вилькиной с просьбой принести Musset к Сологубу{539}. Пришли Гофманы и Мосолов, играл. Меня сердит, когда меня считают прежде всего музыкантом. Поехали к Солог<убу> в башлыках и масках, было весело ехать бесформенными кувалдами. Там была куча народа, 3 актрисы, Городецкий написал стихи про бумажный бал: «Милый Кузмин, помнишь 30-е, ты сидел у меня на коленях?», относящиеся к Ивановой. Мне очень нравится Чуковский. Драма Рафаловича была очень скучна{540}. Сережа пришел к какому-то чрезвычайному решению. Выписывал годящиеся стихи из старых.

8_____

Ездил в банк за деньгами, заказывал платье, купил пальто, отдал долг, почти ничего не осталось. Дома все веселее с деньгами. Сапунов обедать не пришел. Нувель сердился, что я не принес дневника. Приехал Павлик; он отморозил себе нос и в повязке, что, конечно, его не красит. Просидел до театра, помогая мне одеваться, завязывая галстух, слегка кокоточно. В театре была скука адская, глупая захолустная пьеса, невозможная постановка, за кулисами никого, я был бы очень рад, если б она не делала сборов, хотя бы и с В<ерой> Ф<едоровной>; невозможно объяснить такое позорное явление, как постановка этой вещи{541}. Чулков просил меня написать об этой гадости, т. к. сам не мог, но и я отказался. С тех пор как в театре погасло увлечение и начались интриги, он меня значительно меньше интересует. В зале было много знакомых, но все разъехались, и я, не хотя ехать домой и не имея куда идти, попал в «Вену», где оказались Вилькина, Зин<аида> Аф<анасьевна>, Гайдебуров, Брауде, сестра Ком<миссаржевской?>, Дымов, Каменский и пр. Кажется, теперь идут сплетни уже обо мне с Сапуновым, это ни на что не похоже, но, м<ожет> б<ыть>, ничего. Людмила Ник<олаевна> была очень дружественна, они, в сущности, премилые и забавные женщины. Сережа в театре не был.