Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны Страница 11

Таким образом, ни один план из его "стола" не рассматривался всерьез. Весь багаж, с которым Гитлер пришел к власти, состоял в его неограниченной уверенности, что он со всем справится; в примитивном, но действенном правиле: что приказано, то исполнят. Может быть, это правило скорей скверно, чем верно — но время идет, а дела все еще обстоят именно так.

За поведением Гитлера всегда стояли свобода от предрассудков и крестьянская хитрость, которую сейчас кое-кто склонен называть едва ли не великолепной. И при пустом "столе", по мнению Гитлера, все потом прошло просто замечательно. А приключившиеся трудности — это дурной умысел реакционеров, которые хотели саботировать выполнение его распоряжений. Трудностей, заключавшихся в самой сути дела, Гитлер не признавал. Он видел только не способность одних людей и злой умысел других.

Впрочем, ему действительно повезло с пустым "столом". Господин Шахт заполнил эту зияющую пустоту своими остроумными идеями. Нетрудно догадаться, что без этого "волшебника" самоуверенность Гитлера очень скоро получила бы несколько тяжелых ударов. А несколько лет спустя Гитлеру пришлось уволить Шахта — уж очень настойчиво тот требовал регулировать затратную экономику. Гитлер пытался "вразумить" его рассказами о своем счастливом прошлом: как когда-то, в годы борьбы за власть, Гитлеру случалось требовать денег у партийного кассира Шварца, а тот постоянно отвечал: "Господин Гитлер, в кассе ничего нет". Тогда Гитлер стучал кулаком пo столу: "Шварц, завтра к утру мне нужна тысяча марок". И на другой день тысяча марок появлялась. "Откуда он их брал, мне все равно".

Гитлер всегда не очень заботился о финансировании. Очевидно, в определенный период это было его сильной стороной. Все гауляйтеры подражали Гитлеру в этом. "Деньги у нас есть, в неограниченном количестве", — ответил мне Форстер, гауляйтер Данцига, когда я сказал ему, что финансирование его грандиозных строительных планов вызывает у меня опасения. Когда мы приехали к Гитлеру, Форстер интересовался в первую очередь техническими изобретениями.

"Господин Гитлер, — вступил я в беседу, когда Гитлер, погрузившись в свои мысли, вперил взор во что-то невидимое перед собой, — а что вы думаете о новых изобретениях? Можем ли мы рассчитывать на их революционный эффект? Ведь эти изобретения далеко не всегда требуют больших капиталовложений и далеко не всегда создают новые затратные статьи?"

"Мне кажется, — Форстер явно не мог уловить связи, — что техническая оснащенность всей нашей жизни поднимется еще на одну ступеньку, как это было в эпоху открытия паровой машины, возникновения электротехнической, автомобильной и химической промышленности, не так ли?"

Я полемизировал с мнением Лявачека, сказавшего, будто прошло время великих открытий, способных произвести переворот в жизни. Очевидно, поэтому он и пришел к своей непонятной теории о дешевом накоплении электроэнергии посредством электролитического производства водорода и к систематическому строительству водяных каскадов для производства дешевой электроэнергии.

"Инженеры — дураки, — грубо прервал меня Гитлер. — У них есть идеи, может быть, даже полезные, но что за глупость делать из них обобщения. Пусть Лявачек строит свои турбины, а не открывает новые статьи затрат для экономики. Не связывайтесь с ним. Я не знаю, на чем он помешан. Господа, все это чушь! Мир НЕ повторяется. Что годилось для XIX века, то уже не годится для XX. Открытия уже не случаются сами собой, как подарок судьбы. Сегодня все в наших руках. Мы можем рассчитать, когда и в каком направлении следует ожидать новых открытий. Открытия делаются постоянно. Наша задача — давать им ход. И вот тут наше слабое место: мы НЕ даем им хода. Мы упускаем возможности. Все дело — в силе воли. Сегодня уже нельзя полагаться на естественный ход событий. Богатым странам, у которых все есть, открытия уже не нужны. Зачем они им? Они для них неудобны. Они хотят сохранить свои заработки. Они хотят спокойно спать, эти богатые народы — Англия, Франция и Америка. Здесь Лявачек прав — то, что прежде было игрой случая, теперь следует делать сознательно. Мы должны сами устраивать себе счастливые случаи. Мы это можем! Вот в чем значение "великих работ", за которые возьмутся государства, а не спекулянты и банковские жиды — эти заинтересованы сейчас только в том, чтобы не допустить ничего подобного. Поэтому мы, немцы, должны освободиться ото всех связей с ними. Мы должны сами встать на ноги. Но Германия, как она есть сейчас, не является биологически завершенной. Германия обретет завершенность лишь тогда, когда Европа станет Германией. Без власти над Европой мы зачахнем. Германия — это Европа. Я вам гарантирую: в Европе больше не будет безработицы. Наступит неслыханный расцвет. Мы не дадим миру спать. Мы поставим перед собой такие задачи, о каких весь мир сегодня и не мечтает. И мы их решим. Но нам нужна Европа и ее колонии. Германия — это только начало. Ни одно европейское государство не имеет отныне законченных границ. Европа — для нас. Кто добудет ее, тот определит лицо грядущей эпохи. Мы призваны. Если нам не удастся сделать это, мы погибнем, а все нации Европы придут в упадок. Со щитом — или на щите! Лявачек и Федер — болтуны. Их мещанские премудрости мне ни к чему!"

Гитлер остановился. Впервые я услышал что-то о его истинных целях. Признаюсь, что размах его перспектив тогда произвел на меня ошеломляющее впечатление.

Данциг, вольный город и политическое убежище

Дело, с которым мы приехали, касалось Данцига. От великих планов вам пришлось вернуться к менее прекрасной действительности. Национал-социалистическая партия в Данциге в то время находилась в тяжелом положении. В противоположность Германии партия была здесь не в оппозиции, а поддерживала, как самая сильная партия с 1930 года, правительство меньшинства, в котором лидировала Немецкая националистическая партия. С тех пор, как последние начали в более или менее откровенной форме бороться против национал-социалистов, Форстер стал требовать повторных выборов, но данцигский сенат возражал против этого. Тогда Форстер решил прекратить поддерживать правительство, чтобы создать ему трудности. Вопрос стоял в том, одобрит ли Гитлер правительственный кризис, согласуется ли с его политическими интересами существование национал-социалистической оппозиции в Данциге. Вопрос, казалось бы, очень незначительный — значение его можно понять, лишь приняв во внимание общее положение партии в то время.

Первый вопрос, который задал нам Гитлер: "Имеет ли Данциг договор с Германией о выдаче преследуемых лиц?" Я не сразу понял и ответил, что у нас есть только взаимное соглашение о содействии судопроизводству. Гитлер разъяснил точнее: "Я имею в виду, должен ли Данциг по требованию Германии высылать германских политических деятелей, которые проживают в Данциге?" Я все еще не понимал, к чему он клонит. Я сказал, нет. У нас не практикуется высылка политических деятелей, если они не совершили уголовных преступлений. "Может случиться, — объяснил Гитлер еще точнее, — что мне придется перевести партийное руководство за границу. Обстановка для нашей партии очень скоро может ухудшиться. У меня может возникнуть намерение временно перебраться за границу, чтобы руководить оттуда. Мы в Германии можем попасть под такое сильное давление, что не сможем свободно работать. Мне приходится учитывать любую случайность; может быть, мне нужно будет внезапно покинуть Германию. Данциг был бы в этом случае чрезвычайно удобным местом, совсем рядом с Германией. Мое решение о повторных выборах в Данциге зависит от того, сможет ли Данциг гарантировать мне то, что мне нужно". Я ответил, что нынешнее правительство Данцига в любом случае едва ли может предоставить достаточные гарантии безопасности для политической работы партии, если она будет запрещена в Германии, хотя на высылку по политическим причинам тоже вряд ли стоит рассчитывать.